Ужин с пантерой
Шрифт:
Иван Валентинович как-то странно посмотрел на нее, широкая улыбка исчезла с его добродушного лица, он бросил взгляд на часы и вдруг заторопился:
– Ах, деточка, мы с вами так увлеклись, что совсем забыли о времени, а меня уже ждет следующий пациент! – И он умчался, не дав Лоле времени на раздумья.
После ухода физкультурного врача Лола уединилась в ванной комнате, избавилась от своего осточертевшего гипса и с наслаждением встала под горячий душ.
После этого она действительно почувствовала себя посвежевшей и решила покинуть номер и совершить небольшую прогулку по ВИП-корпусу, что-то вроде разведки боем. Правда, для этого ей снова пришлось нацепить гипс. Однако
Выбравшись в коридор, Лола оперлась на палочку и двинулась вперед, преувеличенно хромая. Она вспомнила роль Бабы-Яги, но это был не совсем тот образ, в который сейчас требовалось вжиться: Баба-Яга не только хромала, но еще и горбилась, всячески подчеркивая свой преклонный возраст, ей же сейчас нужно было играть молодую избалованную женщину со сломанной ногой…
Увлекшись решением этой актерской задачи, Лола не сразу обратила внимание на высокую темноволосую девицу с загипсованной левой рукой, подвешенной на кокетливом красном шарфике. Очевидно, это и была Анжела из второго номера. Эта местная знаменитость о чем-то оживленно шушукалась с молодым врачом в конце коридора возле лифта. Увидев приближающуюся Лолу, Анжела фыркнула и сбежала по лестнице, напоследок бросив Владимиру Александровичу выразительный взгляд.
«Нарочно по лестнице побежала, – подумала Лола. – Чтобы меня унизить… мне-то с гипсом это не удастся…»
Она решила, наоборот, сыграть на своей слабости и беспомощности.
Воздев глаза к потолку, как кающаяся Мария Магдалина в Эрмитаже, она слегка пошатнулась и выставила вперед палку. Владимир Александрович бросился к ней на помощь, подхватил под локоть и озабоченно спросил:
– Вам нехорошо? Зря вы решились на прогулку! Пока вам нужен покой… Проводить вас обратно в номер?
– Нужно двигаться… – проговорила Лола голосом, полным сдержанного страдания. – В этом номере я чувствую себя как в тюремной камере…
– Ну что вы. – Молодой доктор заботливо повел ее по коридору. – Мы старались обеспечить нашим пациентам максимальный возможный комфорт…
– Как в комфортабельной тюремной камере, – смягчилась Лола и скосила глаза на своего спутника.
«Пожалуй, он симпатичный, – подумала она. – Даже очень симпатичный… впрочем, если я проторчу в этой дорогой богадельне еще несколько дней, мне и физкультурный врач покажется красавцем…»
Из столовой пахло борщом и котлетами с чесноком. У Лолы потекли слюнки, однако обоняние снова ее обмануло. Вместо борща и котлет на обед подали морковный суп-пюре и вываренную куриную грудку с гарниром из брюссельской капусты, все без масла и соли.
Уныло накалывая на вилку скользкие кочешки, Лола подумывала попросить Леню привезти хотя бы пачку соли. А лучше чего-нибудь посущественнее.
Они договорились, что будут звонить нечасто, однако Лола должна отчитаться о проделанной работе. А говорить-то нечего, ей даже не удалось завязать с Арбузовым пустяковый разговор, Леня будет недоволен. Но что она может сделать, если этот тип доступен только на балконе?
Тут ее размышления были прерваны появлением мужчины в гипсовом ошейнике. Поверх ошейника вились буйные черные кудри.
– Разрешите представиться. – Он сделал попытку церемонно поклониться, но ничего не вышло. – Каргопольский. Я режиссер.
«Из седьмого номера», – вспомнила Лола.
Лола поймала себя на том, что рада и такому собеседнику, и пригласила его присесть. Они попивали зеленый чай и беседовали о театральных премьерах, о сценическом мастерстве и вообще об искусстве. Каргопольский оказался ярым приверженцем авангарда, особенно в театре, и утверждал
Лола посмеивалась про себя до тех пор, пока старуха в волнении не зажала в кулаке вилку. После этого пришлось с Каргопольским распрощаться поскорее.
* * *
Перед ужином Лола заглянула в библиотеку. Она с грустью отложила в сторону любезные сердцу дамские журналы и сосредоточилась на классике, ибо вспомнила, что у ее соседа в шезлонге валялся том Достоевского.
Стало быть, любитель классики. Это нужно использовать. Возможно, если Лола предстанет перед этим несносным Арбузовым не глупенькой пустышкой, а серьезной, вдумчивой молодой женщиной, любительницей классической литературы, это поможет делу? Вряд ли, сказала себе Лола, но попробовать стоит.
Из классики в шкафу были в наличии «Анна Каренина», «Преступление и наказание», а также сборник морских рассказов писателя Станюковича, бог знает как там оказавшийся.
От Станюковича Лола отказалась – с детства сидел в памяти рассказ про негритенка, которого русские моряки нашли в море и назвали Максимкой. Как-то это несерьезно, не произведет нужного эффекта. Пришлось взять «Преступление и наказание» – раз уж сосед такой любитель.
Лола поморщилась и вздохнула: в свое время в театральном институте все преподаватели сходились на том, что она очень хороша будет героиней Достоевского – те все женщины яркие, страстные… Но только не Сонечка Мармеладова – эту мямлю Лола ненавидела всей душой, ее темперамент никак не уместился бы в рамки жертвенности и всепрощения.
В этот вечер после утомительных процедур Лола заснула моментально, лишь только погасила свет и коснулась головой подушки. Ей начал сниться увлекательный сон: будто бы она выступает на сцене огромного театра где-то в Италии или во Франции. На ней прекрасное платье из расшитой золотом парчи и очаровательный напудренный паричок в стиле восемнадцатого века. Зрительный зал замер в ожидании, тысячи зрителей не сводили с Лолы восхищенных взглядов…
И тут, в самый решающий момент, она с ужасом осознала, что не только не помнит своей роли, но даже не знает, какой спектакль идет на этой сцене, больше того – вообще не знает ни итальянского, ни французского языка!
На глазах у нее выступили слезы, Лола бросилась прочь со сцены, где-то у нее за спиной послышались возмущенные возгласы разочарованных зрителей и крик помощника режиссера: «Занавес! Занавес!» – и тут она проснулась.
В комнате царили глубокая тьма и мертвая тишина.
Впрочем, так ей показалось только в первый момент.
В действительности ночную тишину нарушало сонное сопение Пу И, уютно устроившегося у Лолы под боком, и еще какие-то неясные звуки. Да и темнота была не такой уж глубокой – в окно сочился разбавленный лунный свет, и в этом свете по занавеске двигались смутные тени. Казалось, что по балкону кто-то крадется.