Узкие врата
Шрифт:
Одним словом, ничего стукаческого в Алеше не наблюдалось. И Ингу потянуло на безрассудности. Памятуя о том, что раздражало Игоря, она боялась пренебречь даже намеком на приглашение и мчалась к милому по ночам на опасных попутках, когда его мама засыпала в праведных истерических снах. Купила ему в подарок часы и булавку для галстука за бессмысленные деньги, потому что галстук Алеше требовался раз в год. Он так и сказал, удивленный и нерастроганный. Тогда Инга с отчаяния посоветовала просто носить безделицу везде с собой как талисман. Алеша соизволил улыбнуться, но было ясно, что злополучная булавка просто проведет век пылящейся в несметных залежах Алешиной родительницы.
Сам Алеша ничего Инге не дарил, кроме своих любимых соевых
В голове про себя все переписывала прошение к Ксении: Ксения, милая, спасибо, но такого лучше не надо, если можно, что-нибудь другое…
Между тем неуклюжие коллизии жизни венчало второе «Лебединое озеро», пожаловал сам французский премьер-министр и аплодировал Инге стоя. В этом спектакле она уже танцевала, как положено, и белого, и черного лебедя. Нина привила бы нелюбовь к лебединой братии, если бы не неотложная помощь учительницы. Точные ее штрихи, такие гимнастически-будничные, вроде «кисть вперед», «голову чуть назад», – на сей раз Нелли отошла от своей привычной словесной эквилибристики… Если б не драгоценная простота, скис бы французский министр… Нелли – кошмар и легкость, крайности и острые углы, и, кто бы другой ни репетиторствовал над Ингой, участь его – меркнуть перед нервозным и тихим Неллиным позволением в потную спину:
– Ладно, на сегодня все. Только па-де-ша нужно легче. Повторим чуть-чуть…
И «чуть-чуть» затягивалось часа на три, начинались привычные Неллины термины, окаянные и милые одновременно.
– Позу, позу поискристей! Ты – куколка, игрушка дорогая, подарочек… Не будь постоянной, будь пунктирной…
И конечно, припоминался знаменитый «пятиалтынный Вагановой», то бишь «попу сожми, словно монетку в ней прячешь»… Со времен выпускного Неллины приемы – условный рефлекс, заглушающий голоса иных педагогов. Нелли, кстати, порицает это. Но она сама виновата. С тех пор, как решила, что Инга – лучшая и будет танцевать все.
На «Лебедином» вызывали аж четыре раза, Инга сама не считала, Славка постарался, неунывающий.
Зал надрывался. Инга готовилась дня на три умереть после четырехактной соковыжималки, но уже на следующий день администрация театра принудила ее явиться на прием в честь Большого Гостя. С корабля на бал! Ничего она в комплиментах не понимала, та же неловкость, что и на обыденных вечеринках, только вселенского масштаба, язык еще большей частью чужой. Какой-то медоречивый журналист донимал ее клокочущим и стремительным, как горная речушка, говором, каждая реплика оканчивалась игриво упомянутыми Петипа, Перро, Ивановым. Ей перевели, что интересуются сложностью классической хореографии. Пришлось петь «общепринятого Лазаря» про наш театр, что не только бережет традиции русского балета, но обогащает их языком современного танца, и-де классика – это не окостенение, это стержень, с которым освоишь самый прихотливый рисунок движений…
Что она сама знала о языке современного танца? Только краешком глаза… Но журналист набряк от любопытства, ждет, что еще сболтнет надежда мирового балета. Но весь скудный запас штампов представлен, далее – девственно пустое сознание. Ему бы выспаться! Словоблудие – не его стихия. Журналист выскользнул, как маринованный грибок из-под вилки. И слава богу. Пусть судачат о ней, но без нее. Звезды светских раутов из Инги не вышло. Зато замаячила «Жизель» во Франции! От такого известия без всякого пятиалтынного – мышцы в комок.
Глава 8
И даже сбывшееся не заменит первого сока желаний. Ретроспекция возвращает в окончание седьмого класса. Инга и Олеся заняты в выпускном концерте. Олеська курит в форточку и хохочет, она познакомилась с кем-то из мореходного. Хочет теперь тоже плавать на больших кораблях.
– Как ты думаешь, мы когда-нибудь поедем на гастроли? И – останемся! – восторженно зажмурившись, предлагает она.
Инга отвлекается от нудного вдергивания резинки в трусы, вечно у нее какая-нибудь нелепость. Пожалуй, что с Олесей ей было бы не страшно даже в каком-нибудь Сингапуре, хотя Сингапур, по замечанию той же Олеси, вовсе не глушь. Без разницы, вместе нигде не страшно. Но сегодняшний день – бликующий, ослепительный – слишком напоминает Инге другой. Приезд дамы из Вагановского, Инга – тощий рекрут в прекрасное. Тогда на родине тоже было солнце, правда, южное, неразбавленное, как здесь. Опять мелькнула на задворках воображения мать. Где-то она теперь…
– Может, умерла, – с равнодушной надеждой отзывается Олеся, которая любую подружкину хандру толкует единственным образом. Видать, правильно делает.
Инга вот-вот заплачет. Олеся выдержит непреклонную паузу, а потом разлаписто обнимет, как неловкий олененок. И объяснит, что нужны карьера, деньги, муж, неопределенно-зажиточный, и любовник, бедный и артистичный, и этот совокупный рецепт непременно заглушит тоску. Начиталась, писюха… но ее рекомендации не слишком расходятся со зрелыми и назидательными, что будет Инга получать по ходу жизни. Инга разрыдается, пронюнит тихо, что хочет обязательно ребеночка, чтобы никогда-никогда его не бросить, не отпустить от себя. Чтобы жить с ним, и только с ним, и никто и ничто более не нужно, и это и есть главное…
– И что же в этом недосягаемого?! Почему бы и нет. Все у тебя будет, – безапелляционно хлопает перед носом слипшимися от туши ресницами Олеся. – Я понимаю, ты б королевой испанской стать хотела, тут был бы повод поерзать. А так… ну пойдет этот балет куда подальше со всеми своими четырьмя кавалерами…
Да, кажется, тогда, на концерте, Инга танцевала адажио с четырьмя кавалерами, впервые вошла в свою счастливую «Спящую красавицу». Трагического Чайковского она отодвигала от себя, даже слушать избегала; он ей представлялся хлебосольным отцом семейства, добряком и игривым гением. Каково же было для Инги развенчание… В недобрый час, в азарте очередного философского спора с Нелли. Философия, однако, между ними, как шарик пинг-понга, металась обычная: великие страдали? Должны страдать? Так получается? Ну почему… Инга жаждала хоть одного смягченного примера. Женщин, она уже знала, лучше не припоминать, им, по Неллиным версиям, бог роздал всем сестрам по серьгам. Инга встряла с Чайковским и обомлела. У него совсем все плохо! Уж какая к лешему многодетная семья и елка на Рождество…
– Вот потому, – не преминула закруглить Нелли, – во всяком случае, и из-за трагедии своей тоже, ему удалось то, что удалось. Величайшему таланту не произрасти в теплице, пойми… Его музыка – это то, что ему выпало… и то, что так беспощадно не сбылось…
Потом Нелли пожалела, что не погасила острую тему. Инга совсем захандрила из-за бедного Чайковского. А Нелли-то ее берегла для Лучшего. Как гуся с циррозной печенью берегут для деликатеса! Нелли знала, что кроме подростковых бурь, тоске по дому, едких Олеськиных влияний есть еще масса нюансов. Вплоть до травм, недомоганий и гладких, как молоки, полов в концертных залах, словно злоумышленно навощенных для падений… А тут накануне первого серьезного концерта она еще и сбила ребенка в глухой минор. Нелли и сама разнервничалась, но уже перед самым часом икс. Инге вот-вот выходить на сцену – Нелли ей прошептала: