Узкие врата
Шрифт:
Или «жеребий», как выражался Данила Михалыч, что в эти как раз дни сделал Инге предложение. Звучало оно кисловато, примерно так: оставляйте вашим компаньонам, или как их там, свою территорию, а вы ко мне перебирайтесь, будем жить в разных комнатах и браниться иногда, заполним пустые клеточки в наших кроссвордах. Просто-таки вовремя протянутая рука друга, черт ее дери! Инга про себя восстала: это почему же в разных комнатах?! Почему не в одной, чтобы тесно, убористо, тепло? Нежно… Что мы, буржуи, что ли, чтобы спать в разных спальнях, у нас-то можно ругаться, разводиться, плакаться друзьям, но втихомолку разделять друг с другом ложе! Вслух, однако, она забормотала о Шотландии.
Прогнозы Неллины сбылись, а сама Нелли умерла. Инге позвонил Игорь. Случилось и так достаточно для того, чтоб мир рухнул. Но умер еще и его создатель. На следующее утро после похорон приезжала мать – разве это могло уже волновать; вот все и разрешилось к рекомендуемой отстраненности. Нелли и тут выручила, подгадала, наглядно объяснив, как надо…
Игорь седой. Муж Нелли хватает Ингу за плечи, давится слезами, смеется, мечется, словно теннисист после изнурительной победы. Инга не ожидала и того, что он вообще ее помнит. Возраст и потрясения иногда преображают… так это ж по Нелли! Все по Нелли. Она рассказала жизнь еще до того, как жизнь была прожита. Вот Игорь молчит. Но в глубинах побуждений, что руководят словами и жестами, разумеется, всегда мерцает тонкое напряжение между любившими друг друга давным-давно. Печаль интриге не помеха, Инге не стыдно совсем в том признаваться, потому что сама Нелли это преподала. И чем тщательнее сокрыта интрига, тем сильнее смятение, гордецы от слова «горечь». Горчит невысказанное.
Печалью руководила жена Игоря, словно печаль – воздушный шарик, пасуемый избранным. Инга явно не числилась в последних. Про себя прозвала распорядительницу Вассой Железновой. Хотелось сунуть ей в руки пузатую супницу, царствующую на столе, и отправить восвояси. Откуда эти пошлые предметы здесь?! Нелли ненавидела нефункциональную кухонную роскошь – сервизы, хрусталь…
Понятно, почему так размяк вдовец: он беспомощно и истерично боялся невестки. И одновременно боялся остаться один.
Так и провожала Инга Нелли: не прощаясь, твердя про себя: «Прости, прости, милая, потом поплачу, не здесь же; ты ж все равно со мной, так зачем возиться в погребальной шелухе, оставим Васссе Железновой всю эту смердящую показуху…» Напоследок она наплевала на бонтон, взяла тонкую чужую любимую ладонь – как осколок греческих раскопок, шершавое и драгоценное свидетельство доисторического чувства, – спросила, кивая на его отца:
– Может, мне сегодня с ним остаться?
Васса Железнова, видимо страдающая обостренным вниманием ревнивицы, зыркнула в ее сторону.
– Что ты… он с нами, – испугался Игорь.
Мероприятие себя исчерпало. Инга пустилась наутек.
Приснилась капающая вода. Проснулась, время обрушило на нее цифру 04.17. Вспомнила, что ничтожно мало у нее Неллиных фотографий. На них Нелли вся в работе: застывшие гримасы учителя тире мага, одевающего послушников в кандалы хрестоматийных ролей. Ершистая, строгая – и моментально перетекающая в ехидну, прикуривающую, клацая перстнями. Миша сказал однажды, что гуру – это друг, имеющий патент на предательство. Что ни говори: можно топать ногами и кричать: «Ты мне больше не друг!», но Учитель останется Учителем, свершившегося не аннулировать.
Инга вышла навстречу матери более-менее
Мать вышла из вагона, будничная, обеспокоенная, залопотала непонятное. Слезки, присвист вставной челюсти, дрожащие объятия. Лицо, геометрически состарившееся, – морщинки-треугольники. И все как если бы не виделись год мама и маменькина дочка. И еще немного как если бы Инга ее, беспомощную, забросила, а не наоборот. Адвокатский перевертыш: присяжные медленно плывут от отвращения до жалости к подсудимому. И господи! Запах меха с антресолей, как в детстве, в детстве с грифом «до того…». Мир незыблем. Неужели на антресолях до сих пор покоится Ингино пальтишко с вышитыми бабочками, подарок тети Паны из Норильска?
Ехали домой, скрепляя зыбкую свою встречу, как редкими скобками – разлетающиеся листы, вопросиками.
– Ты вышла замуж?
– Нет. А ты?
– А отец на горизонте мелькает?
– Да ты о чем? – впервые улыбнулась мать.
Фигура отца по-прежнему из сферы анекдота: непристойно, но смешно. Хороший знак. Инга чувствовала, что на сдержанно-обличительную тираду, которую она все же мстительно заготовила, запала не хватит. Его просто нет.
– Может, я тебе мешаю… не разговаривать мне, пока ты за рулем? – встревожилась мать.
Ростки провинциального здравого смысла. Инга едва не хохотала, отметив, что мама – уже подтекший тающий снеговичок, могла бы и понервничать, но сердчишко, похоже, сохранное…
Она почти не оглядывала дом, как делают это обычно на новом месте, приняла все так, будто обо всем знала заранее, будто уже бывала здесь. Только, увидев Магдалену, насторожилась:
– А это кто? Подруга твоя?
– Мам, да какая разница…
– У артистов всегда друзья день и ночь…
Она, наконец, бросила попытки прикрыть свою недообразованность, наивность на фоне выдуманной «маститой столичной дочки», мать сдалась. На Ингу подействовал наркоз времени. Отпустило. Прошло.
– Мам, я скоро уезжаю.
– Куда?
– В Шотландию.
– Господи… ты замуж выходишь? – Родительские чаяния о сдаче чада в хорошие руки даже умиляли.
– Нет. У меня контракт. Я буду посылать тебе деньги. И сейчас оставлю. – Инга торопилась прояснить формальности.
Дома Инга принялась уговаривать мать то поесть, то поспать. Спать мать отказывалась наотрез, а с едой замучила встречными предложениями, навезла каких-то финтифлюшек. В кухню ворвалась Магдалена в нейлоновом халате с рюшами и принялась нещадно хозяйничать – эксплуатировать тостер, чмокать холодильником, мусолить известные имена, одним словом, никакие кульминации и развязки ее не касались.
Инга вдруг заметила, что мать следит за Магой с малообъяснимой симпатией. Может, за то, что в ее присутствии трагедии негде развернуться. А может, потому, что неврастеники цепляются за нахальных, тщась перенять завидное себялюбие. Так или иначе, через неделю матери как и не бывало в жизни Инги. Неделька выдалась гнусная. Инга водила маму по городу в недалекие прогулки. Та все сокрушалась, что не увидит дочку на сцене. От денег мать отказывалась, но, в конце концов, взяла. Спрашивала, может, «к нам в театр поедешь, там тебя примут с распростертыми…».