Узкий круг
Шрифт:
Они не заметили, как на дворе загустели сумерки и наступил ранний зимний вечер. За окном загорелся на столбе фонарь. При его свете Шурочка видела, как блестят у Цыганкова глаза. Она вспомнила свою бабушку, которая осудила бы ее сейчас, и спросила:
– Почему ты до сих пор не женился?
– Давай поженимся? Хочешь?
– А ты вправду хочешь?
– Не знаю. По-моему, это не очень важно. Но если ты хочешь, я готов.
Она взяла его за волосы на затылке и стала трепать, смеясь и приговаривая, что впервые слышит, чтобы так разговаривали о женитьбе. Цыганков крякал и терпел.
Но Шурочка
– Нет, ты все-таки ненормальная!
– сказал он.
– Чтобы девушка не хотела замуж? Такого не бывает. Или думаешь найти кого-то получше?
– Может быть, - передразнивая его, ответила она.
– Но если хочешь, я готова.
– Так человечество вымрет, Шурочка.
– А почему оно должно быть вечно?
В своей радости Шурочка была как будто на острове и смотрела с этого острова назад, на родительский дом, зная, что больше не сможет жить по его законам.
– Наверное, я действительно порочная, если так говорю о человечестве? спросила она.
– Я же реалистка! Я даже повторю, что мы не любим друг друга. Просто нам пока хорошо... Но это распоряжается природа.
Цыганков закрыл ей рот ладонью.
– Не надо, милая, бога гневить. Ты еще знаешь жизнь не дальше отцовского бумажника.
Шурочка легко шлепнула его по щеке, он отпрянул.
– Это лишнее, - удивленно произнес он.
– Прости, никогда не закрывай мне рот, - объяснила она.
– Может, ты хотел сказать, что я чересчур красноречива? Или у тебя другая точка зрения на любовь?
– О любви не говорят, об ней все сказано. Но я вполне представляю тебя своей женой, - снисходительно сказал Цыганков.
– От тебя глаз не оторвешь.
Прошло пять дней. Еще оставалась целая неделя каникул, и Шурочке казалось, что это очень-очень много. Она с удовольствием подолгу бегала на лыжах, каталась с гор, по вечерам танцевала в клубе под музыку оркестра старшеклассников из местной школы. И каждую минуту она ощущала себя какой-то новой, словно уже наступила весна.
За несколько дней отдыхающие перезнакомились, установили ровный приятельский тон общения. Даже Большой и Могучий не выделялись среди остальных. Могучий с медвежьей галантностью кланялся Марго, когда приглашал ее, и, танцуя под быструю музыку, выпячивал грудь и живот и выдавал такую азартную чечетку, что ему аплодировали. Может, аплодировали чуть сильнее, чем аплодировали бы другому, но сам Могучий тут был ни при чем. Его звали Иваном Ивановичем, Марго же обращалась к нему с игривой фамильярностью лишь по отчеству, часто с ним танцевала и легко принимала его внимание. Адам глядел на ее кокетство сквозь пальцы.
Товарищ Ивана Ивановича, Игорь Андреевич, пытался ухаживать за Шурочкой. А что она? Смотрела только на Цыганкова, и тот в шутку заметил ей, что не обидится, если она разок-другой спляшет с Игорем Андреевичем. И Шурочка послушалась. Игорь Андреевич танцевал играючи и шепотом говорил ей на ухо, что у нее необыкновенно смелые глаза, что с такими глазами бывают либо очень счастливыми, либо совсем несчастными. Больше он не сказал ничего особенного, но она почувствовала: если захочет, может увлечь его. Немного удивилась Цыганкову: почему он сам
За столиком в баре между Цыганковым и Игорем Андреевичем случилась небольшая неприятность. Игорь Андреевич вытащил из бумажника деньги, попросил Цыганкова принести коньяку, апельсинов и пепси-колы. Цыганков тоже достал деньги и предложил ему:
– Может, вы сходите?
Тот слегка прищурился, потом улыбнулся и, взяв деньги, направился к стойке.
Цыганков посмотрел на Шурочку, как будто проговорил: "Ты видела, как я обращаюсь с этими Большими и Могучими? Пусть знают!" Но ей стало неловко за него, она отвернулась.
– Игорь Андреевич настоящий умница, - пожурил Цыганкова Иван Иванович.
– И деньжат у него поболе твоего, и возможностей. Ценить его надо.
– То есть как? Чего угодно-с?
– Цыганков изобразил, что снимает шляпу.
– Нет, мы бедные, да гордые.
Марго отвлекла Ивана Ивановича, разговор на том кончился.
Вечером Шурочка прямо высказала Цыганкову, что ей не понравилось его поведение, а он раздраженно ответил, что обойдется без ее советов.
– За что ты меня обижаешь?
– спросила она.
– Я же хочу, чтобы ты оставался самим собой!
И они поссорились.
Правда, наутро Цыганков извинился, и мир был восстановлен. "Это я виновата, - думала Шурочка.
– Он ради меня не хочет никому уступать... Боится обнаружить, что Игорь Андреевич подавляет его". Она решила в следующий раз вмешаться и поддержать Цыганкова.
Днем Иван Иванович объявил, что приглашает молодую компанию на ужин в зимнем лесу. Приглашение было принято. В ранних сумерках расписные санки, запряженные гнедой лошадью, повезли всех к назначенному месту.
На поляне, окруженной соснами, кем-то были выложены пирамидкой сухие поленья, с дощатого стола и скамеек сметен снег. Подросток-возница вытащил из саней большую кастрюлю с мясом, развел огонь и принялся носить к столу бутылки и свертки.
Снег лежал розовый, а в ложбинах - синеватый. Солнце уже село. На закате разлился яркий красно-розовый свет и плавно соединялся с зеленовато-фиолетовыми сумерками.
Пока прогорали дрова, Иван Иванович велел откупорить одну бутылку. Шурочка прежде не пила водки, но выпила почти без страха. Все смотрели на нее. Иван Иванович поднес к ее губам горсть квашеной капусты.
– А вообще-то невкусно!
– призналась Шурочка, чувствуя, что от нее чего-то ждут.
– Согласен целиком и полностью!
– одобрительно вымолвил Иван Иванович.
– Очень невкусно.
За столом происходила веселая неразбериха. Летели вверх искры костра, шатались тени сосен. Пламя отражалось в черных, без белка, глазах лошади.
Разговор еще не установился, еще в нем преобладала гастрономическая тема, еще Иван Иванович, как хозяин, предлагал попробовать то маринованных подберезовиков, то ветчины, то моченых яблок. Но вот прошло несколько минут, вспомнили о кинофильме, объявленном на вечер в клубе, и решили, что не стоит туда торопиться, так как это дрянь несусветная о современном производстве. Марго с простодушным видом стала расспрашивать Иваныча: в чем таится духовная жизнь подобных ему людей дела? Тот, уловив подвох, прижмуривал маленькие глазки, молча смотрел на нее.