Узнай врага
Шрифт:
– Сегодня? Сегодня мы гадаем. Туда парням нельзя.
– Тогда завтра.
Она вскинула на него глазищи: бедовые, дымчатые, блескучие. Спросила одними губами:
– А не обманешь ли, Головня? Завлечёшь почём зря, да наврёшь с три короба. Вы, парни, такие.
– Огонь свидетель, правду говорю! – побожился загонщик.
– Велика ли вещица-то?
– Маленькая совсем. Редкостная.
Искра посмотрела на бездыханное тело щенка, раскисшей шкурой плававшее в кипятке. Повернулась к Головне, промолвила, сложив пальцы:
– Достанешь его?
Головня толкнул
– Отец-то твой дома, что ли? – спросил загонщик, наблюдая за ней.
– Не, на реку ушёл… У него одна забота – в проруби ил гонять. Или по гостям шляться.
Вдруг дверь распахнулась, и на мороз выскочил мальчишка зим четырёх от роду, в наспех накинутом меховичке и больших, не по ноге, рваных ходунах. Колпак на нём сидел криво, закрывал один глаз. Увидев Головню, мальчишка замер и поправил колпак, чтобы разглядеть пришедшего. Из жилища грянул женский голос:
– Дверь прикрой, заполошный.
Мальчишка вздрогнул и бросился закрывать дверь.
– Ну ладно, бывай тогда, – сказал Головня. – Про уговор не забудь.
Искра выпрямилась, с чувством разогнув спину, хитренько глянула на него.
– Не забуду.
Головня вперевалочку двинулся к мужскому жилищу. Нынче там было пусто: парни разъехались – кто за дровами, кто в летник за сеном, кто в тайгу на поиски общинного табуна. Головня и сам только вчера пригнал волов из летника и потому сегодня бездельничал. Думал почесать языком с бабами, но тем, как назло, было недосуг: они варили еду, тачали одежду, кормили скотину, выгребали навоз из хлевов. Раньше в такие дни Головня развлекался болтовнёй с Пламяславом, но теперь старика не было, и загонщик изнывал от скуки.
Так он промаялся до вечера. Надвигающиеся сумерки принесли оживление в общину: приехал Сполох, доставивший на собачьей упряжке сено; вернулся из тайги Жар-Косторез, пригнавший сани с дровами; прискакал вождь, так и не разыскавший табун; притопал Сиян со связкой мороженых рыбин за спиной. Плавильщик тоже закончил свои труды и уже вещал что-то собравшимся девкам – его низкий голос далеко разносился над стойбищем.
Головня сунулся было послушать его, но увидал Искру и шарахнулся прочь. Сам не ожидал от себя такого. С чего вдруг? Вроде и не ссорились они с Искромётом, не задирал он его, как, бывало, мужики задирали чужаков, а всё же не мог рядом с ним находиться. Сразу в горле что-то вспухало, будто ком подкатывал, и зверски хотелось сплюнуть.
Ноги сами понесли его к жилищу Отца Огневика. Головня остановился в замешательстве, созерцая возникшую перед ним добротную дверь из лиственничных отломов, украшенную треугольными резами. Отступил на шаг назад, снова остановился. Протянул руку к дверце, но спохватился: «Что же я творю? Как в глаза родичам смотреть буду?». Но тут ему вспомнился мечтательный взор Искры, устремлённый в сторону плавильни, и он отбросил сомнения. «Моя правда, – подумал Головня. – Видит Огонь, не хотел я этого».
Старик будто знал, что он придёт. Не удивился, когда Головня бочком протиснулся в жилище, путаясь в складках медвежьего полога, висевшего с внутренней стороны. Лишь поднял на загонщика взгляд и ободряюще мигнул. Отец был не один: возле жарко пылающего очага сидели его дочь Ярка и зять Светозар. Увидев Головню, Светозар прищурился.
– Чг тб?
Загонщик взглянул на его тёмный лик с отметиной от медвежьих когтей во всю щёку, перевёл взор на Отца. Тот не говорил ничего, лишь смотрел на него, плотно стиснув губы. И Головня заговорил, опуская взор:
– Тут это… такое дело…
– А? Чего? Говори, поторапливайся, – закаркал старик противным голосом.
– Я про чужака… про плавильщика.
Слова опять застряли в горле. Удивительно даже: ещё не нарушил ничего, не преступил заповеди, а чувство такое, будто подличать прибежал. С чего бы?
Отец Огневик тяжело поднялся, подошёл к Головне, прошил остреньким взором – снизу вверх. Тот поразился, насколько молодым казалось его лицо в свете костра – куда моложе, чем у Светозара. Отец крючковатыми пальцами ухватил загонщика за локоть и зашипел, извергая смрад из глотки:
– Ну, выкладывай, Головня. Что там про плавильщика? Да об Огне не забывай. Он, Огонь-то, всё видит!
Глаза у него были – как две дыры в истлевшей шкуре: неровные, чёрные, не глаза даже, а пробоины от кольев. Такие глаза не щупают – обволакивают холодом. А внутри, на страшной глубине, льдинки зрачков – словно камешки на дне глинистого ручья.
Головня вздохнул. Нет, не мог он предать человека. Не мог отдать его на расправу. Пусть даже негодяя – не мог.
Но сказать что-то надо было, и он забормотал, пряча глаза:
– Я к тому, что присмотрел бы ты, Отче, за внучкой. Сам знаешь, как оно выходит… Ходят всякие, с панталыку девок сбивают, а те потом на сносях…
– А тебе что за печаль?
– Да мне-то никакой печали… А всё ж таки приглядеть бы надобно. Внучка Отца как-никак. Если осрамится, позор на всю общину…
Он уже чувствовал, что несёт околесицу. Не ему, сироте-загонщику, давать советы Отцу. Но что ещё говорить? Как выкрутиться?
– Приглядеть, значит, – повторил старик. Твёрдые пальцы его с длинными ногтями медленно расцепили хватку. – Никак, сам на неё виды имеешь, зверёныш? Гляди – обрюхатишь девку, пойдёшь на корм волкам.
Ярка выкрикнула злобно:
– На загоне-то иное пел, к вождю ластился. Слыхали уж.
Толстые щёки её возмущённо заколыхались, пухлые губы скривились в презрении.
Головня поднял взор, сказал твёрдо:
– А всё ж приглядеть за ней надобно. Не ровён час – пропадёт.
Отец Огневик ответил строго, но уже без гнева:
– А ты крамолу за плавильщиком знаешь ли? Иль и впрямь из-за девки пришёл?
Вот он, решительный миг! Ради крамолы и пришёл – рассказать о словесах неслыханных, что вещает чужак вечерами в мужском жилище. Там ведь не просто шутки – ересь! Скажи: «Знаю», и чужака завтра же не будет в общине. Но как сказать такое? Как выдавить из себя роковое слово?