Шрифт:
* * *
В темный слякотный вечер (грязь плюс снег) я сидел в кафешке и подводил кой-какие итоги своей жизни. На мне, как всегда, любимая, но изношенная джинсовая пара, армейские хромачи с голенищами под штанины, а также общевойсковой бушлат в камуфляжный раскрас. Последние две детали туалета – немногое, что осталось от моей службы в погранвойсках. Все остальные пришлось бросить или раздарить своим бывшим (теперь уже бывшим) сослуживцам Петренко, Савуку, Гринюку, Лабуненко и другим. Они остались на границе, если, черт побери, это можно сейчас назвать границей, я получил документы о разводе и еще кучу каких-то маловразумительных справочек, документиков, штампованных записочек. После чего мне дали под зад с пожеланием поскорей вытуриваться из республики. Невзирая на мое этнически приемлемое ФИО: Раевский. Это я. Владимир Иванович. Возраст до тридцати. Без выходного пособия. Без определенного места жительства. Образование – высшее. Без вредных привычек. Без гроша в кармане.
Тем не менее я сижу и пью пиво и стараюсь надольше растянуть кусочек бифштекса, который я сладострастно вымазываю в остатках соуса на дне фольговой тарелочки. Так я и не стал капитаном. Хотя сейчас все равно. А вообще бы неплохо звучало… Капитан… Де Тревиль! Шпаги к бою! Н-да… Сейчас вон тот идиот, который сидит в углу и зыркает на меня исподлобья, явно захочет учинить скандалеццо. Причем именно со мной. Я ему, на сто процентов даю гарантию, очень сильно не нравлюсь. Хотя бы потому, что меня раньше в этой грязной дыре никогда не было. А он здесь, видите ли, родился, вырос, любил, страдал и так далее. Мне его рожа кривая тоже абсолютно не по сердцу, но это же вовсе не повод выравнивать ее при помощи кулака.
Так и есть, встает… Сейчас подойдет, нависнет рядом, начнет искать какой-нибудь дурацкий повод, чтобы прицепиться. И, конечно, найдет. Здоров битюг, ничего не скажешь. Такие при падении в пунктах общественного питания издают страшный грохот. Ну что ж, значит, придется драться, и с теми тремя, что за его столиком, тоже. С этим делом, слава богу, знаком, хотя давно уже не разминался… Главное, собраться, этакое веселое чувство злости, адреналинчику в крови чуть-чуть побольше бы… «Бейте в печень. Она большая», – как говорил мой учитель. Но сначала, наверное, я заеду ему под коленку. Не вставая. Потом – в переносицу и мордой об стол, а лучше об кружку. А для ребят – уже «канкан». С четвертым разделаюсь без проблем. Главное, чтобы у них пушек не было и больше никто не вмешивался. Со всей Расторгуевкой воевать, пожалуй, сил у меня не хватит…
Амбал уже рядом. Так, что же ты мне скажешь… «Добрый вечер, не желаете ли в морду»?
– Товарищ старший лейтенант, извините, вы меня не узнаете? – шепчет мне верзила вдруг очень таким чинопочитательным голосом, что меня от неожиданности тут же начинает разбирать смех.
Во-первых, потому что я никакой не старший лейтенант, а обыкновенный эсэнгэвский бомж, а во-вторых, потому что я с трудом узнаю в этой сытой ряхе рядового Корытова по кличке Жердь.
– Это ты, Жердь?! – Я встаю, и мы очень трогательно облапываем друг друга. Меня прошибает слеза. Длительная череда всяческих неприятностей явно подорвала мою нервную систему. Даже самые скупые мужские слезы – не в моих правилах.
– Я, товарищ старший лейтенант! – радостно стонет Жердь.
– Ох и морду ты разъел, – шепчу я растроганно, – а я уже изготавливался, как бы тебе ловчее промеж глаз въехать.
– А я вас сразу узнал, товарищ старший лейтенант. Только все думал, откуда вы тут, в нашей Расторгуевке? В командировку приехали?
– Да нет, проездом. А ты чего делаешь в этой дыре?
– Это мой родной поселок, – с обидой в голосе ответил Корытов. – Я здесь родился, вырос…
– Любил и страдал… понятно. А чем занимаешься? Женился?
– Не-е… Что я, дурной, что ли?
– Правильно. Значит, и не страдал.
– Мы тут с ребятами, – Корытов кивнул на троицу, которая с интересом следила сейчас за нами, – выгодное дельце затеяли. Хлопотное, конечно, не без этого, но нам как «афганцам» ссуду выделили. Закупили мы поросят. Стали откармливать – а они взяли и все передохли. Тоска… Оказывается, им холодно было, да и корма не те были. В общем, залезли еще в долги, решили не сдаваться, прописались в своем свинарнике. У одного нашего, вон тот, лопоухий, жена не выдержала, ушла. Говорит: «Был ты свиньей, живешь со свиньями – и сдохнешь вместе с ними». Ну а сейчас такие дела, товарищ старший лейтенант! Деньга в оборот пошла, прямые поставки с магазинами и ресторанами… Каждый из нас по машине, по «девятке», купил. Та дура к лопоухому, представляете прикид, вернулась. А он ей, ну комик, говорит: «Мне на свинячье лицо смотреть гораздо приятнее, чем на твою харю».
Ваня трепался про свои свинские дела, я терпеливо слушал этот «взахлеб», а в голове моей голодной, поглотившей за последние два дня всего лишь хилую котлету, мучительно, исподволь роились навязчивые видения. Я смотрел на огромные, как совковые лопаты, Ванюшины руки, представлял, как они споро взрывали острейшим ножом кабанье брюхо, как шмякались пудово на солому разноцветные кишки, селезенки, почки, перламутровая печень, бордово-свекольное сердце с синевой прожилок и мышц, все это дымящееся скопище органики, синтезирующее жизнь; срывал толстенную шкуру, отбрасывал ее в слякотную кучу. Ах, какие у него крепкие пальцы! А в трещинках – грязь и поросячья кровь.
– Кровь-то пьешь? – спросил я в тон своим видениям.
– Что? – не понял Ваня. – А-а, это конечно… Первое дело. А потом шмат горячего сала из-под брюха, крупной солью – и водочкой.
Меня затошнило, я сглотнул слюну. Отожрал рожу на свиных бифштексах… А Ваню понесло…
– Вырезаешь шмат окорока, отобьешь его хорошенько для приличия – и на раскаленную сковородку, да перца щепоть. Возьмешь его, а он пылает, сочится, юшка красная течет. Потом этот кусман в уксусе поваляешь… А что мужику еще надо, товарищ старший лейтенант? Здоровый труд, здоровая пища, да и чтоб деньги водились… А у кого бабки, – он хмыкнул жизнерадостно, – у того и девки…
Ваня самодовольно похлопал себя по брюху, в глазах-щелочках искрилось, не могу выражаться по-иному, «простое человеческое счастье». Кажется, он уже оценил и понял мое печальное положение и, возможно, вот-вот начнет давать житейские советы. Тот самый Ваня Жердь, жалкий, худой и нескладный, который лет пять назад попал в мои заботливые и чуткие руки. Теперь же, предвосхищая логику разговора, надо скорей закруглять этот жизнерадостный треп, сунуть на прощание руку преуспевающему свиноводу и катиться подальше из этой мерзопакостной Расторгуевки, славной глубинки-кормилицы, края чистейшего воздуха и неслабеющих мужиков.
Из-за Ваниного столика поднялся лопоухий и направился к нам.
– Я извиняюсь, – начал он, – ты б своего товарища к нам пригласил.
– И то верно, – спохватился Корытов. – Пойдемте за наш стол, товарищ старший лейтенант. Вы ж не торопитесь?
– Тороплюсь. У меня поезд скоро.
– Какой поезд, скорый? – заботливо стал выпытывать Ванечка.
– Да любой. Пора уже на станцию.
– Ага, на станцию… В нашей Расторгуевке, товарищ старший лейтенант, поезда не останавливаются. Разве что товарняки иногда.