Узник страсти
Шрифт:
Желание выйти из этого состояния было настолько велико, что она подсознательно вновь вошла в роль радушной хозяйки.
– Мы говорили утром об Уильяме Уокере, – сказала она с холодной улыбкой. – Ты ходил на встречу Общества друзей Никарагуа на прошлой неделе?
Прежде чем он ответил, по его лицу промелькнула тень удовольствия от предпринятой ею хитрости.
– Да, я был там.
– Не был ли ты, случайно, одним из выступавших?
– Случайно, был.
– Твои симпатии были на стороне Уокера, я полагаю.
Он снова наклонил голову.
– Говорят, что он может предстать перед судом за нарушение законов о нейтралитете. Как ты думаешь, он будет осужден?
– Это будет зависеть от того, где состоится суд. Если в Вашингтоне, то это вполне возможно. Если же здесь, в Новом Орлеане, где он пользуется самой большой поддержкой, то вряд ли.
– В последнее время ходит много различных слухов о людях, которые сражались с Уокером в Центральной Америке. Говорят, что именно они являются силой, скрывающейся за тайным Комитетом бдительности.
На какой-то момент его лицо застыло. Он смотрел на нее внимательным изучающим взглядом. В его душе зародилось страшное губительное подозрение, и он почувствовал, что должен разобраться в этом.
– Просто удивительно, что ты находишься в курсе всех последних событий!
– Удивительно для женщины, ты хочешь сказать.
– Немногие женщины интересуются тем, что происходит за пределами семейного круга.
– Я хочу знать, что происходит вокруг и почему. Я не права?
– Вряд ли. Это просто удивило меня.
Его ответ был всего лишь отвлекающим маневром, с помощью которого он попытался отвлечь ее от заданного вопроса. Она безыскусственно улыбнулась и сказала:
– Возвращаясь к Комитету бдительности, ты знаешь что-нибудь об этом?
– Бдительность к кому или чему? Что-нибудь слышно об этом?
– К бесчестным чиновникам и полиции Нового Орлеана, подкупленным и оплачиваемым партией «Ничего не знающих».
– Ясно. И ты одобряешь это?
Резкость, с которой он задал свой, вопрос, поразила ее. Аня гордо подняла подбородок и сказала:
– Не могу сказать, что я не одобряю. Мне кажется, что кто-то должен что-нибудь сделать.
Он ошибался. На его плотно сжатых губах появилась улыбка, а темные глаза засветились от удовольствия.
– Я должен был знать, что женщина, готовая добиваться своей цели самыми нетрадиционными способами, не станет обвинять других в том, что они поступают подобным же образом.
Аня не успела ответить. Их беседа была прервана появлением Марселя, который принес огромный серебряный поднос, уставленный блюдами. Он поставил перед ними густой суп из креветок и крабов в темно-коричневом соусе. Кроме того, на столе оказались жареный цыпленок в устричном соусе с кукурузными лепешками, бифштекс из оленины с рисом и несколько сортов сыра. В белую салфетку были завернуты французские булочки, а на десерт был подан напиток из черники, законсервированной прошлым летом, с сахаром и взбитыми сливками. На подносе стояли хрустальные бокалы и бутылка вина, кофейник на серебряной подставке, под которой горела свеча, чтобы кофе оставался горячим.
Марсель наполнил бокалы и отставил бутылку в сторону. Он еще раз окинул взглядом стол, как бы убеждаясь, что на столе все – от серебряных приборов и тонких фарфоровых тарелок до маленьких солонок с воткнутыми в них крошечными ложечками. Он поклонился.
– Что-нибудь еще, мамзель?
– Нет, спасибо, Марсель, это все.
– Мне остаться, чтобы прислуживать вам?
– Думаю, мы сами справимся.
– Может быть, мне послать за вами экипаж через полчаса, на тот случай, если скоро начнется дождь?
– Не нужно. Я не думаю, что он начнется так скоро.
В тот же момент она пожалела, что произнесла эти слова. Забота о людях, которые служили ей, людях, которые сами могли устать или проголодаться, была настолько присуща ей, что она ни на мгновение не задумалась над предложением Марселя и над тем, что скрывалось за ним. Марсель, возможно, по совету своей матери, хотел предложить ей пусть небольшую, но защиту либо своим присутствием, либо скорым прибытием ее кучера. Сейчас Аня уже не могла изменить принятое ею решение, чтобы тем самым не выразить открыто свое недоверие к пленнику. Со смущением наблюдала она, как Марсель, поклонившись, выходит из комнаты.
Когда он вышел, она попыталась успокоиться. Она позволила воображению зайти слишком далеко. Ей ничто не угрожает. Человек, сидящий напротив нее, прикован к стене цепью. Что он сможет сделать?
И все же он угрожал ей. Вдобавок ко всему, она вовсе не была уверена в том, что мужчина, подобный Равелю Дюральду, так легко смирится со своим положением пленника. И что он не предпримет серьезной попытки сбежать, чтобы ради своей чести вовремя появиться на месте дуэли. Ей следует быть осторожней.
У нее пропал аппетит. Она едва справилась с супом, а жареного цыпленка всего лишь пару раз ковырнула вилкой.
Она отпивала небольшими глотками вино и была довольна тем, что руки заняты, а вино немного согревает изнутри.
Она стала припоминать какую-нибудь безобидную тему для разговора, но не смогла наши ничего подходящего. Тишина нарушалась только стуком приборов о тарелки и все сильнее приближающимися раскатами грома.
Равель также ощущал витающее в воздухе напряжение, но, казалось, находил в этом удовольствие. Он ел с какой-то безжалостной методичностью, отламывая своими сильными пальцами небольшие кусочки хрустящих булочек, аккуратно отделяя ножом мясо цыпленка от костей, затем перейдя к бифштексу. Аня налила кофе в чашки. Равель доел десерт, откинулся на спинку стула, держа в руках чашку и бросая на Аню взгляды поверх края чашки в те моменты, когда отпивал крепкий черный кофе.
Наконец он поставил свою чашку на стол. Задумчиво, но все же с нотками обвинения в голосе сказал:
– Так что же с любовью?
Анина чашка покачнулась на блюдце. Она торопливо поставила ее на стол.
– Что ты хочешь сказать?
– Ты сказала днем, что тебя не интересует ни брак, ни дети. Но любовь? Или ты собираешься оставаться всю жизнь девственницей?
Креолов нельзя было назвать сдержанными в интимных вопросах. Аня сама слышала, как в присутствии мужчин женщины описывали свои брачные ночи и во всех подробностях рассказывали об ужасных муках и страданиях при родах. Мадам Роза жаловалась всем на те мучения, которые она испытывает во время болезненного изменения своего жизненного цикла, и все, включая и Гаспара, сочувствовали ей. Селестина же могла совершенно спокойно сообщить Муррею, что не может поехать кататься в экипаже или верхом из-за месячных. Креольские леди удивлялись нежеланию англосаксонских женщин обсуждать подобные вещи публично. Ведь это все так естественно! И все же Ане никогда не удавалось в полной мере избавиться от присущих ей представлений о существовании сугубо личных проблем и вопросов.