Узник зеркала

cucu.la.praline / Delicious

— Я буду называть тебя Оливия, — возразил граф. Он сказал это, как факт, с которым она была обязана считаться, и она нахмурилась, увидев в его словах посягательство на свою личность. Разве она не вольна требовать, чтобы к ней обращались так, как она этого желает? Это границы ее личностного пространства, которые никто не смеет перешагивать.

— Меня с рождения называли Лив. В другом качестве я себя не воспринимаю.

— Ты быстро привыкнешь.

— Я не хочу привыкать. Чем вам так не нравится имя Лив?

— Это прозвище, а не имя. Короткое. Невразумительное. Слетающее с губ, как предсмертный

хрип повешенного, — отчеканил лорд Колдблад.

— Лив значит «жить, существовать».

Граф пристально посмотрел ей в глаза, словно прикидывая, куда может завести этот разговор, и наконец ровным голосом процедил:

— Полагаю, мы можем прийти к компромиссу. Я буду называть тебя «дорогая».

Оливия невольно сжала кулаки. Она многое делала на горячую голову. Эмоции провоцировали на немедленную реакцию, и если злость оставалась невысказанной, она выжигала ее изнутри. Оливия не знала, как люди справляются с гневом. Как они могут улыбаться и вести себя непринужденно, когда внутри все клокочет. Если ее что-то задевало, она это выплескивала.

— Действительно, это разумнее, — елейным голосом протянула она. — Ведь я обошлась вам в копеечку.

И тотчас же она поняла, что загнала себя в угол. Чтобы не встречаться глазами с графом, Оливия отвернулась к окну. Видимо, чувство такта Колдбладу было знакомо, потому что больше он не сказал ни слова до самого приезда.

В пути Оливия задремала и проглядела момент, когда они проехали мимо сторожки привратника и остановились у парадного входа в поместье. Пожилой лакей распахнул перед ней дверцу экипажа и подал руку, помогая спуститься.

Бушевавший снаружи ледяной ветер едва не сорвал с нее легкомысленную шляпку. Оливия поправила ее руками и потуже запахнулась в меховую накидку, осматриваясь по сторонам. Замок был на пустыре, позади неприступные скалы, по левую руку тонкая тропа ведет в сторону дубовой рощи, возможно, прекрасному месту для прогулок в летнее время года, но неприступной и мрачной посреди зимы. По правую руку обзор скрывает вереница хозяйственных пристроек с черепичными крышами. Сам замок именно такой, каким его описывает людская молва: два крыла из серого камня, разделенные прямоугольной башней под куполом, точно нож, воткнутый между книжных страниц. Узкие высокие окна и острые шпили.

Мысль, что теперь Оливии придется провести остаток своих дней в этом недружелюбном месте, вдали от дома и от каких-либо населенных пунктов, вонзилась в грудь, как осиное жало. Против воли на глаза навернулись слезы, а когда отступили, леди Колдблад увидела, что к ним спешат двое: молодая женщина и мальчик.

Женщина была, очевидно, простолюдинкой и прислуживала в замке — скользнув по ней оценивающим взглядом, Оливия невольно задалась вопросом, почему так часто неблагородное происхождение явно бросается в глаза, как родимое пятно на лице, и считывается моментально, будь даже человек разряжен франтом и обучен всем светским тонкостям.

Прислуга не представляла для Оливии интереса, и она поспешила перевести взгляд на ребенка. Мальчик находился в возрастном промежутке от пяти до восьми лет и выглядел маленьким заморышем с синими кругами под глазами на бледном остреньком личике. Несмотря на чахоточный вид, одет ребенок был в опрятный шерстяной костюм, как маленький

джентльмен. Мальчик взглянул на новую хозяйку безучастно, но глаза его загорелись, а лицо оживилось, когда из экипажа вышел лорд Колдблад.

Оливия вопросительно оглянулась на графа, подняв брови в демонстративном возмущении. Видит Бог, становиться мачехой для этого болезненного существа она не собирается, говорило ее лицо. Тем более, раз уж Колдблад не счел нужным предупредить о наличии в доме ребенка, что, как человек чести, сделать был обязан. К негодованию Лив, ее выразительная гримаса осталась незамеченной. Граф прошел мимо и опустился на корточки перед мальчишкой:

— Как твои дела, Себастьян? — тем же холодным деловитым тоном, каким он обращался с Оливией, спросил его Колдблад. Мальчик радостно подался вперед, повиснув на его ногах. «Ну-ну», — потрепал его по макушке граф и решительно отодвинул в сторону.

— Хорошо, — ответил Себастьян. — Сегодня с Катой мы разучили два этюда, оба в фа-мажоре, — ему так не терпелось поделиться, что он едва не подпрыгивал на одной ножке, с обожанием смотря на графа. — А вчера, когда гуляли в лесу, слепили снеговика. Правда, ночью была метель — от него ничего не осталось. Даже морковку кто-то утащил. Заяц, я думаю. А еще…

— Прости, что перебиваю тебя, мой друг, но позволь представить тебе новую хозяйку Колдфилда. Леди Оливия Колдблад, — он сделал жест в сторону Лив. — Себастьян Колдблад.

Девушка подошла ближе и протянула мальчику руку. Несмотря на наличие трех младших сестер, Оливия не знала, как держать себя с детьми. Сюсюканье она находила противоестественным, а обращаться к ребенку, как ко взрослому, казалось ей несуразным. Оливия не то чтобы не любила детей, но предпочитала не иметь с ними никаких дел: ей были интересны состоявшиеся личности, желательно те, которые обстоятельно описывались в книгах, а детская непосредственность не вызывала у нее умиления — только досаду.

Фамилия мальчишки подтвердила ее подозрения. Ребенок! У графа есть ребенок!

— Я вижу, вы хорошо провели время, — обратился граф к гувернантке, которая подвела мальчика к ним.

Та опустила глаза и ответила, глотая слоги:

— Да, милорд… То есть… нам вас очень не хватало, конечно… Я имею в виду Себастьяна. Он все время спрашивал, когда вы вернетесь. И мы все, мы все так рады, что вы обручились, милорд. Это было так неожиданно для нас. Мы надеемся, что вы будете очень счастливы. Меня зовут Ката. Ката Хоупфул. Я гувернантка Себастьяна, — она быстро вскинула глаза на Оливию, рассматривая ее с детским восторгом, но встретив ответный взгляд, поспешно потупилась.

Оливия обвела гувернантку критическим взглядом. Высокий рост и крепкое телосложение, широкое лицо с круглым носом, вьющиеся русые волосы того мышиного оттенка, который девушки обычно закрашивают, розоватая кожа, чуть что вспыхивающая пунцовым румянцем. Одним словом, Ката некрасива. Причем некрасива самым грустным образом, так, как бывают некрасивы только крестьянки, хотя Ката вряд ли была одной из них.

Оливия приосанилась, с облегчением и гордостью подумав о собственной красоте, уже давно воспринимавшейся как само собой разумеющееся. Подумать только, ведь и она могла бы быть такой как Ката! Какой была бы тогда ее жизнь?