Узы крови
Шрифт:
Ренар пристально посмотрел на картину — на Елизавету, — а потом вновь обратился к королеве и пробормотал:
— Вы ведь не считаете… Вы не поверите в то, что дочь могла унаследовать от матери не только внешность?
Казалось, на миг обе сестры затаили дыхание. Первой пришла в себя Мария. Понизив голос, она проговорила:
— Вы подозреваете подобное, посол?
— Я… не уверен. Просто мне показалось, что в последнее время ваш муж так ею увлекся… И вот я начал гадать, не могла ли дочь унаследовать от матери какую-то часть ее силы… Вот и все.
Мария попыталась устроиться в кресле поудобнее, заерзала, словно ей было
— Он говорит, что лучше быть с ней в дружбе, чтобы умирить королевство, и что между ними ничего нет, кроме братской дружбы. Однако он берет ее на охоту верхом и с соколами. Он проводит с ней в парках больше времени, чем со мной во дворце.
Любой мог почувствовать боль, которую таили эти слова. Елизавета мгновенно пожалела о полете своей охотничьей птицы.
— Я уверен, что мой благородный господин не имел в виду ничего дурного, — вкрадчиво проговорил Лис. — Если только… Но нет, это невозможно!
— Что, сударь? — Мария нетерпеливо подалась вперед. — «Если только» — что?
— Если только страхи вашего величества не безосновательны. Дочь могла унаследовать талант от матери, потому что ведьмы всегда передают свои способности. Способности к темным чарам — помимо юности, привлекательности фигуры и лица. Одной только внешности было бы недостаточно, чтобы заставить покинуть вас такого благородного, такого верующего, столь исполненного чувства долга властителя, как ваш отец… ох, простите, ваш супруг.
Стрела была послана метко. Елизавета увидела, как она попала в цель. У Марии вспыхнули щеки.
— О, найдите мне подтверждение этому, Ренар! Покажите, что она намерена занять мое место в постели моего мужа, что она хочет сесть рядом с ним на мой трон, использовать его семя, чтобы создать новую линию монарших бастардов, чтобы навсегда сделать мое государство протестантским, и я…
Мария вскрикнула и резко подалась вперед, прижимая руки к животу.
— От этой мысли мой ребенок забился. Позовите моих фрейлин, скорее!
— Помогите! Вы, там! Королеве дурно! Дамы поспешно прибежали обратно.
— Отведите меня в спальню, — с трудом проговорила Мария, когда фрейлины подняли ее с кресла. Проходя мимо Ренара, стоявшего прямо рядом с картиной, она приостановилась и прошептала: — Мне нужны эти доказательства, Ренар. Я не захотела казнить ее как предательницу, как вы советовали мне в момент восстания Уайета. Но я сожгу ее как ведьму, если она применит колдовство против моего мужа, моего ребенка, меня.
С этими словами королева позволила увести себя из комнаты. Боль скрутила ее. Елизавета справилась с острым желанием выскочить из своего укрытия и броситься к ногам сестры, умоляя о милосердии. Ненависть, которую она прочла в глазах Марии, удержала ее на месте, заставила задохнуться. Каморка внезапно стала слишком тесной, словно стены и потолок навалились на пленницу. Но она не могла оторвать глаза от отверстия в полотне, не могла перестать смотреть на Ренара, который теперь остался один, застыв в глубоком поклоне, — так он провожал королеву, которую уносили из галереи. Когда дверь за женщинами закрылась, посол медленно выпрямился, и, не поворачиваясь к Елизавете лицом, приблизился к колыбелькам. Он принялся толкать их ногой, все пять по очереди, пока все они не начали качаться. Только когда последняя из них пришла в движение, он посмотрел на портрет, на Елизавету. Ей безумно хотелось опустить взгляд, отвести его в сторону, куда угодно. Однако она так и не сумела оторваться от комнаты и того единственного, что двигалось в ней. Они качались вверх и вниз, туда и обратно, пустые, словно пять деревянных гробиков. Вверх и вниз. Туда и сюда.
Глава 11. НОВЫЕ ВСТРЕЧИ
— Мост! Лондонский мост! Все, кому сюда, двигайте, мать вашу!
Жана не могли разбудить даже крики перевозчика. Анна жалела, что его нельзя оставить в покое, а еще она жалела о том, что не может забыться сном вместе с отцом. Еще никогда в жизни девушка не испытывала такой усталости. Путь от перекрестка оказался еще более трудным, чем путь к нему. Несколько дней им пришлось провести на открытом суденышке, которое ветром носило по всему проливу. От Дувра до Грейвзэнда они ехали на едва ковылявших тряских клячах. А потом — эта поездка на лодке вверх по реке. Ветер морщил залитую лунным светом поверхность Темзы. Река качала людей на своей груди, убаюкивая и погружая в сон, из которого приходилось мучительно вырываться. Анна уже много раз закрывала глаза — и всякий раз, распахивая их, видела, как кто-то из их спутников осторожно придвигается к их вещам.
Ей хотелось присоединиться к Жану и заснуть навсегда. Однако это было невозможно.
— Отец! Мы приехали. Отец!
Жан резко проснулся и вскинул руку, чтобы защититься от удара, опускающегося из голубого небосвода его сновидения.
— Мы приехали.
Ему удалось подхватить свой мешок, не дав лодочнику вышвырнуть его на причал. Поддерживая друг друга, они вылезли. Как только лодка отошла, направляясь к противоположному берегу, Анна устремила глаза вперед.
— Это он? — тихо спросила она, указывая в туман. Жану не нужны были зоркие глаза Анны, чтобы знать, куда она указывает. Там плавали огни, разбросанные вокруг приземистых очертаний массивного здания, проглядывавшего сквозь мрак.
— Да. Лондонский Тауэр.
Они поднялись по лестнице, ведущей на пристань. Хотя была уже поздняя ночь и ощущалось приближение рассвета, здесь царило оживление. Факелы освещали товары, которые грузили на повозки — их тащили лошади или люди. Как только Жан с Анной появились на пристани, на них с криками налетели трое оборванных мальчишек.
— Эй, хозяин, мисс! Давайте я помогу.
— Я понесу их вещи!
— Нет, я!
— Проваливай, Джексон, щенок! Я их первый заметил. Анну научила английскому мать, но йоркширский говор Бекк был совершенно не похож на завывания этих юнцов. Она расслышала в потоке слов «таверна» и, подняв руку, сумела добиться относительной тишины.
— Нам нужна таверна. — Непонятные слова хлынули снова. Перекрывая вопли, она крикнула: — И у нас нет денег!
Это было неправдой, однако она добилась нужного результата: мальчишки переглянулись, а потом двое убежали, чтобы атаковать другого пассажира, толстого монаха, который как раз поднялся по ступенькам и теперь начал отмахиваться от них, словно от блох. Третий мальчишка, самый маленький и грязный из троих, остался смотреть на Анну огромными глазищами. Только они и были яркими на его замурзанной мордочке. Одной босой ступней он накрыл вторую, а его беспокойные руки то ныряли в надетые на нем лохмотья, то снова выныривали. Он отчаянно расчесывал тело, которое, как заметила Анна, было покрыто струпьями и язвочками.