В Америке
Шрифт:
— Вы действительно думаете, что меня не волнует…
— И, как я не раз подчеркивал, — продолжал он с жаром, — именно вы, при содействии нашего дорогого, незаменимого Богдана, привели все это в движение. Впрочем, так или иначе, это должно было случиться. Как бы люди могли не прослышать о Закопане? Вы хотели, чтобы вас окружали друзья. Ваша коммуна.
— Вы считаете меня наивной.
Доктор отрицательно покачал головой.
— Претенциозной.
— Ха-ха-ха, — рассмеялся он, — в претенциозности нет ничего плохого, Марына. Я и сам могу признаться в этом восхитительном недостатке. Это польская черта — как идеализм. Но мне кажется, вам не следует путать загородную вечеринку в спартанских условиях с фаланстером.
—
— Дело не в том, люблю я или нет вашего утопического мудреца. Я кое-что знаю о человеческой природе, тут ничего не поделаешь. Врачу трудно этого избежать.
— Неужели вы думаете, что я смогла бы стать актрисой, ничего не зная о человеческой природе?
— Не сердитесь на меня, — вздохнул он. — Возможно, я вам завидую, потому что… не могу присоединиться к вашей компании. Мне придется остаться здесь.
— Но если бы вы хотели, то могли бы…
— Нет, я слишком стар.
— Чепуха! Сколько вам лет? Пятьдесят? Нет и пятидесяти!
— Марына…
— Думаете, я не чувствую себя старой? Но это не мешает мне…
— Я не могу. — Он поднял руку. — Не могу, Марына.
На улице потеплело, и вся компания, за исключением Хенрика и Рышарда, провела вторую половину дня в лесу, а теперь сидела возле избы в гаснущем закатном свете. Приятно устав и вволю наговорившись, они с нетерпением дожидались обеда — супа и грибов двух видов: слегка подсохших бурых, которые они нашли сегодня в сосновом леске, и аппетитных маринованных темно-оранжевых rydz [13] , собранных во время лесных прогулок в сентябре прошлого года. Богдан положил на траву железную дорогу, чтобы Петр поиграл со своими деревянными паровозиками. Марына писала письмо за маленьким столиком при масляной лампе, которую зажег Тадеуш: на бледном небе появились лунный серп и две планеты. Ванда меняла пуговицы на вышитой льняной рубашке, которую купила для Юлиана. Йозефина и Юлиан шепотом спорили за картами. Якуб делал наброски игроков. Отвечая уханью совы, заблеяли несколько отбившихся от стада овец, а из дома послышалось шипение масла на грубоватой сковородке пани Бахледы — восхитительный звук!
13
Рыжиков ( польск.).
Подошел Хенрик, налил себе немного арака, сел на свободный стул у столика игроков и попытался сосредоточиться на книге. Рышард, который предпочел провести «лесной» день со своим хозяином (убивать зверей в компании другого мужчины — наиболее приятный способ избегнуть тех соблазнов, на которые намекала ему Марына), пришел последним. Он пододвинул стул к столику Марыны, достал блокнот и стал записывать охотничью историю, которую рассказал ему старик, после того как они пристрелили вторую лисицу.
Богдан беспокойно ходил взад и вперед.
— Ничего не делал, а устал, — сказал он.
Хенрик захлопнул книгу:
— Вам нездоровится?
— Вроде бы нет.
— Вы, случайно, не пробовали никаких незнакомых грибов?
— Я пробовал, — сказал Тадеуш.
— И как вы себя чувствуете, молодой человек?
— Лучше не бывает!
— Нельзя же есть все, что попадается в лесу!
— Да знаем мы, — проворчал Богдан. — Но если даже кто-нибудь поступит неосторожно, у нас ведь на целую неделю есть доктор.
— На вашем месте, — сказал Хенрик, — я доверял бы врачам не больше, чем грибам. — Он повертел в руках пустой стакан. — Хотите, я расскажу вам назидательную историю о тех и о других? — Он рассмеялся. — Страшную историю.
Рышард поднял глаза от блокнота.
— Наверное, вы никогда не слышали о Шоберте. Сейчас никто не исполняет его произведений для клавесина, — Хенрик сделал паузу. — Он жил в Париже и был знаменит на всю Европу.
— Может, вы говорите о Шуберте? — уточнила Ванда.
— Не отвечайте ей, — сказал Юлиан.
— Увы, его звали Шоберт, — проговорил Хенрик.
Он встал, медленно раскурил трубку и застегнул куртку, словно бы собрался прогуляться.
— Так вы будете рассказывать или нет? — не выдержал Рышард.
— Это очень неприятная история. — Хенрик снова сел. — И зачем я только решил ее рассказать?
— Не дразните нас, Хенрик, — сказал Марына.
Хенрик выбил трубку о подошву ботинка.
— Можно ли мне промочить горло? — спросил он.
Йозефина принесла ему бутылку арака.
Хенрик сделал большой глоток.
— Смелее, — сказала Марына.
Хенрик окинул взглядом замерших в ожидании слушателей и улыбнулся.
— Так случилось, что этот человек, неподражаемый, превосходный артист, был весьма неравнодушен к грибам и как-то раз устроил загородную прогулку (кажется, в лес Сен-Жермен-ан-Ле, впрочем, неважно) вместе со своей женой, старшим из двух маленьких детей и четырьмя друзьями, среди которых был доктор. В двух каретах они приехали на опушку леса, слезли и дальше пошли пешком. Шоберт за день насобирал целую корзинку отборных, как ему показалось, грибов. Вечером компания добралась до «Марли» — трактира, в котором хорошо знали Шоберта, и он попросил приготовить обед из собранных грибов. Повар взглянул на грибы, заявил гостям, что они несъедобны, и не стал даже притрагиваться к ним. Но Шоберт велел повару сделать то, что велено. «А может, они и вправду несъедобны?» — спросил один из друзей. «Вздор!» — возразил друг, который был врачом. Раздраженные упрямством повара (хотя, разумеется, упрямством отличались они сами), грибники направились в другой трактир в Булонском лесу, главный официант которого тоже отказался готовить грибы. Заупрямившись больше прежнего, поскольку врач упорно настаивал на том, что грибы съедобны, они покинули второй трактир…
— …и устремились навстречу своей беде, — пробормотал Рышард.
— Наступила ночь, все сильно проголодались, поэтому они вернулись в Париж, в дом Шоберта. Там он дал грибы служанке и велел приготовить ужин…
— Боже, — сказала Ванда.
— …и всемером: и доктор, утверждавший, что знает все виды грибов, и служанка, которая, очевидно, попробовала их, пока готовила, и собака, которая, должно быть, попросила кусочек у служанки, — все отравились. Поскольку поддались искушению все, помощь пришла лишь к середине следующего дня, в среду, когда один из учеников Шоберта явился на урок и увидел, как они бьются в конвульсиях на паркетном полу. Им уже ничем нельзя было помочь. Первым умер пятилетний ребенок. Шоберт дожил до пятницы. Его жена умерла только в следующий понедельник. Два человека прожили еще десять дней. Из маленькой семьи Шоберта в живых остался только трехлетний ребенок, которого не взяли на вылазку и который уже спал, когда они вернулись домой.
Петр громко хихикнул.
— Иди в дом и вымой руки, — сказал Богдан.
Ребенок продолжал возиться с паровозиками.
— Ба-бах! — закричал он. — Крушение поезда!
— Петр!
— Скверная история, — сказал Якуб, стоявший у суковатого дверного косяка. — Надо было прислушаться к совету повара в первом трактире или главного официанта — во втором.
— Прислушаться к слугам? — воскликнул Рышард. — Но в те времена все считали себя выше слуг. Чудесный образец ancien r'egime [14]
14
Старый режим (фр.).