В Америке
Шрифт:
Морщась и вздыхая, он стоял сзади и держал ее за плечи, пока Якуб и Данута битый час выщипывали сотни крошечных пушистых иголочек, вонзившихся ей в пальцы и ладони. Когда стоны Ванды заглушил чей-то красноречивый вопль, то вначале все подумали об очередном инциденте с кактусом.
— Мадам! Мадам!
Марына бросилась на помощь. Но это оказались три огромных фиолетовых баклажана, похожие на толстые бомбы, сброшенные за домом. Анела споткнулась о них, затем попробовала сорвать, но обнаружила, что все они крепко приросли к каменистой почве. Их высвободил Рышард, перерезав охотничьим ножом тугие, как веревки, стебли.
Пока они с ликующим видом готовили первый ужин своей новой жизни — баклажаны, поджаренные на костре, и купленные в деревне продукты, — светлое суровое небо потемнело, и в нем зажглись такие яркие звезды, каких они никогда не видели в Закопане. «Звезды в оправе из черного дерева», — сказал Якуб. Данута и Циприан вошли в дом: Циприан — взять телескоп, привезенный Богданом
Но в словах, что исходят из его уст, звучит что-то новое, нет, непривычное, или нет, наоборот, привычное. Она прекрасно понимала его в Сан-Франциско, понимала его и сейчас, несмотря на то что говорил он не совсем так, как принято в театре. Может, он произносил слова по-латыни? Ведь Антоний был римлянином. Но Шекспир-то англичанин. Значит, так звучит английский? В таком случае вся ее учеба и упражнения пошли насмарку. С этой мыслью она проснулась и поняла, смеясь про себя, что ей приснился Эдвин Бут, игравший на польском!
47
«Юлий Цезарь», акт III, сцена 2 (пер. М. Зенкевича).
Одна из причин, по которой Юлиан и Рышард выбрали именно это место, — его близость к общине фермеров в первом поколении (и в придачу немцев, так что языкового барьера быть не должно), которые когда-то тоже ничего не знали о винограде и коровах, плугах и оросительных каналах.
Еще двадцать лет назад эти плодородные поля и процветающая деревня были двумя сотнями акров песчаной пустыни — дальним уголком обширного ранчо, мексиканский владелец которого, убежденный, что данный клочок земли не прокормит и козы, с радостью его продал. Европейским эмигрантам (для которых эта пустыня была не просто чужой, а своеобразной ошибкой природы, которую можно исправить водой) пришло в голову, что климат южной Калифорнии, так сильно напоминающий итальянский, должен быть благоприятен для выращивания винограда.
Землю, арендованную на деньги Богдана, ее владельцы (теперь переселившиеся на ранчо в предгорья) обрабатывали вплоть до их приезда в начале октября, к концу уборки винограда: большая часть урожая была уже собрана и продана. Наступил самый подходящий момент для вселения и управления хозяйством.
Они не желали признавать того, что их неопытность может стать непреодолимым препятствием. Нужны были только трудолюбие, выносливость и смирение. Каждый день Марына вставала в половине седьмого и тотчас хваталась за метлу. Ах, Хенрик, видели бы вы сейчас свою Дездемону, Маргариту Готье, леди Анну и принцессу Эболи!
Разрываясь между двумя желаниями — раздавать поручения или ввести правило, что любая работа добровольна, — Марына решила действовать личным примером. Ей нравилось мести: мощные взмахи метлой гармонировали с ее мыслями. А еще — лущить бобы, сидя на крыльце в кресле, сплетенном из ветвей толокнянки: эта механическая работа погружала ее в глубокую отрешенность, которая помогала ей, когда она еще была актрисой. Марына не скучала по сцене. Она ни по ком не скучала. Богдан работал в винограднике вместе с Якубом, Александером и Циприаном. Рышард где-то писал. Барбара и Ванда ушли в деревню за хлебом и мясом. Данута сидела с девочками. Петр прибежал показать ей дохлую ящерицу; вместе с Анелой они решили похоронить ее во дворе и поставить на могилку маленький крестик. Она слышала, как они смеялись. Анела — чудесная подружка. Совсем еще ребенок. Если бы Камила осталась жива, сейчас бы ей было шестнадцать — как Анеле. Но она могла представить на коленях, на своих теплых коленях, лишь лепечущую малышку, играющую очищенными бобами в миске… свою шестнадцатилетнюю дочь. Сердце по-прежнему щемило — она не скучала по матери, по сестре, по Хорошему X. и Плохому Г. (как она мысленно окрестила Хенрика и Генриха), даже по Стефану. Только по умершей дочери.
Довольно горевать! Нужно жить настоящим! Под этим солнцем! Она впитывала свет. Она и вправду ощущала, как ослепительный блеск пустыни оставлял отпечаток на ее коже, высушивал и пролитые и еще непролитые слезы. Отступление огромной тревоги, в которой она барахталась столько лет, и прилив энергии, которую больше не нужно беречь для спектаклей, были почти осязаемыми. Все те ограничения, от которых она отказалась (выступать на сцене или отдыхать после выхода на сцену и готовиться к новому), казались такими неизменными! Она вырвалась из них, все еще сомневаясь, что это необходимо. Отныне эту новую жизнь и этот новый ландшафт с его горизонтом можно было считать совершенными. Но до чего же все оказалось просто! Вы слышите, Хенрик? Изменить свою жизнь — так же просто, как снять перчатку.
Никто не увиливал от работы, все стремились сделать что-нибудь полезное. Ванда сказала Юлиану, что, по ее мнению, необходимо перекрасить дом. Оставалось убрать несколько акров винограда, а уже обрезанные лозы нужно было удобрить — затишье в неумолимом круговороте сельскохозяйственного года лишь относительно. Александер изготовил чучело, одетое в форму русского солдата, и поставил его в винограднике. Несколько дней спустя Богдан и Якуб приступили к сбору оставшихся гроздей. Однако они приехали совсем недавно и только начали обустраиваться, а великолепная погода словно приглашала их совместить работу и самосовершенствование. Юлиан принялся объяснять всем желающим химические основы виноделия. Данута помогала Барбаре изучать английский разговорник. Александер собирал коллекцию образцов горных пород. Якуб установил мольберт. После утренних занятий литературой Рышард давал уроки езды верхом на гнедой кобыле. Они лежали в гамаках, подвешенных Циприаном к деревьям, и читали романы и книги о путешествиях; с наступлением сумерек они поднимали глаза к розовому небосводу и наблюдали, как темнеют по очереди небо, облака и окаймленное горами пространство, пока над вершинами не поднималась полная бронзовая луна, вновь освещавшая облака. Однажды ночью она стала больше и краснее, с чернильным отпечатком большого пальца, и Юлиан предупредил всех, что может начаться лунное затмение. И они ждали его. Ничто не могло сравниться с простой неподвижностью. И с ездой верхом, вначале медленной, а потом, когда они привыкли к глубокому мексиканскому седлу, — галопом по пустыне, иногда до предгорий, а порой до самого океана, в двенадцати милях к западу.
Накануне долгого путешествия в Калифорнию Циприана отправили на день в Вашингтон, в Министерство земледелия, где он набрал целую коробку брошюр о виноградарстве в южной части штата. Безусловно, имело смысл пойти по стопам анахаймских поселенцев, ведь деревня изначально была виноградарской колонией. Но Богдан решил, что из их сорока семи акров (в два раза больше, чем участок, который обрабатывала каждая из первоначальных пятидесяти семей) десять акров нужно выделить под апельсиновую рощу и еще пять — под оливковые деревья. Если у них будет только одна товарная культура, паразиты или неожиданное похолодание могут ее уничтожить. А если культур будет несколько, хотя бы одна из них обязательно принесет урожай.
Пока мужчины, разгуливая по всему поселению или лежа в гамаках, обсуждали порядок осуществления своих планов, единственная задача, не терпевшая отсрочки, — кормление скота и самих себя, — выпадала женщинам. Они не могли подложить сена и овса в кормушку для коров, подсыпать зерна курам, принести ячменя, маиса и клевера лошадям и тем более предложить соседям-виноделам купить у них виноград до тех пор, пока не съедали с наслаждением плотный завтрак. Одним хотелось чаю, другим — кофе, третьим — молока, горячего шоколада или вина; все ели яйца, сваренные тремя или четырьмя различными способами, — а между тем яиц было немного, потому что куры привыкли нести их повсюду, и первыми их часто находили бездомные собаки. Голодная слюна во рту и сведенный от голода желудок — в этом люди и скот были схожи, но первые отличались индивидуальным вкусом, личной историей и бременем непостоянства.