В Америке
Шрифт:
— «Любовь моя, бесценная моя любовь, очнись», —сказала мисс Коллингридж за Мориса все таким же восхитительно ровным голосом. Марына посмотрела на мисс Коллингридж. Та раскачивалась на стуле, подняв к Марыне лицо, исполненное страсти, и та ощутила, как душевное волнение мисс Коллингридж передалось ей, разбередив, а затем успокоив внутри что-то нежное и неловкое.
— «Тише, тише! — сказала ее Адриенна мисс Коллингридж. — Мне пора на сцену».
Она была благодарна мисс Коллингридж: на сцене нельзя
— «Какая прелестная публика! Сколько зрителей, и как они блистательны! Они ловят каждое мое движение. Как любезно с их стороны, что они так любят меня!»
Поначалу он не обращал на нее никакого внимания, читая письмо, затем откинулся, сложив руки за головой, и уставился в какую-то точку в верхней части авансцены: она с презрением отключила от него внимание; но, снова взглянув на него, заметила (Бартон наклонился вперед и скрестил руки на спинке стоявшего впереди кресла), что он наконец-то заинтересовался ею.
— «Адриенна! Она не видит и не слышит меня», — бодрый, сочный, идеально поставленный голос мисс Коллингридж в роли Мориса.
Да, Марына поняла, что завладела вниманием Бартона. Теперь-то он увидит, что она умеет.
— «Неужели никто не может ей помочь? Разве у нее нет друга?» —продолжила мисс Коллингридж в роли Мориса, упорно сдерживая свои чувства. А затем, когда вошел старик Мишонне: — «Что случилось? Адриенна в опасности?»— Двойное горе разрушило самообладание мисс Коллингридж, поскольку она встала со стула, хрипло ответив за Мориса: — «Адриенна умирает!»— и убежала на край сцены.
«Что же она, глупышка, делает?» — подумала Марына, а потом поняла, что та оказала ей подлинную услугу, уступив стул.
— «Кто здесь? — грустно прошептала Марына. — Как мне плохо! Ах, Морис, и вы, Мишонне. Очень любезно! Голова уже успокоилась, но здесь, в груди, что-то пожирает меня, словно пылающий уголь».
— «Ее отравили!»— выкрикивает мисс Коллингридж в роли Мишонне из своего темного угла.
Марына увидела изумленное лицо Бартона в десятом ряду. Он казался взволнованным. Но заставила ли она его расплакаться?
— «Ах, боль все сильнее. Вы так любите меня — помогите же! — Потом, очень тихо, обвиняюще-удивленным тоном: — Я не хочу умирать».
Эта фраза неизменно вызывала у публики бурю рыданий и доходила до каждого сердца, за исключением самых черствых и предубежденных. Прислушиваясь к ее отзвуку, Марына признала, что никогда не произносила ее лучше, чем сейчас. «Я не хочу умирать!»Она сделала несколько нетвердых шагов и медленно села.
— «Еще час назад я молилась бы о смерти как об избавлении, — спокойно сказала она, — но сейчас, —не повышая голоса, — я хочу жить. —Немного тверже: — О силы небесные! Внемлите мне! — Не слишком громко. Чтобы каждый звук доходил до пустого сердца Бартона. — Дайте мне пожить… еще несколько дней… всего лишь несколько кратких дней с ним, моим Морисом… Я молода, и жизнь становится такой прекрасной».
— «Ах, это невыносимо», — простонала мисс Коллингридж в роли Мориса.
— «Жизнь! — воскликнула Марына. Теперь лучше всего сделать декрещендо. — Жизнь!»
После этих слов Адриенна Ристори, как и Адриенна Рашели, попыталась бы встать, но затем снова опустилась бы на стул. Марына всегда играла этот момент точно так же, — именно этого ждала публика, — но вдохновение подсказало ей новую, более удачную идею. Она выгнула стан, повернувшись лицом к задней части сцены — словно бы Адриенна пожелала избавить возлюбленного и своего старинного друга от зрелища предсмертных мук, исказивших ее черты, и просидела спиной к Бартону в течение бесконечных тридцати секунд. Затем медленно обернулась к нему, но то была уже другая Адриенна — другое, мертвое, лицо.
— «Нет, нет, я не выживу: все усилия и молитвы напрасны. Не оставляй меня, Морис! Сейчас я еще вижу тебя, но более не увижу никогда. Возьми меня за руку. Ты больше никогда не сожмешь ее в своей…»
— «Адриенна! Адриенна!» —вскрикнула мисс Коллингридж.
Не было больше слов ни у Мишонне, ни у Мориса, Марына начала заключительный монолог Адриенны, до конца осталось лишь несколько строк, и хотя она могла различить каждую морщинку на восковом лице мисс Коллингридж, стоявшей на краю сцены, лица Бартона она не видела вообще.
— «О театральные триумфы! Мое сердце больше никогда не будет биться в такт с вашими пламенными чувствами! И ты, искусство, которое я так долго изучала и так сильно любила, ничего от тебя не останется, когда я уйду. —Интонация благородной жалобы, словно бы Адриенна на миг полностью забыла о себе. — Ничего от нас не остается, кроме памяти. — Но теперь-то она вспомнила! Марына машинально оглянулась вокруг. — Ну, полно, вы будете вспоминать обо мне, правда?(Она увидела, как мисс Коллингридж кивнула сквозь слезы ее довольно сносному произношению.) И, словно во сне, закончила: — Прощай, Морис, прощай, Мишонне, мои единственные друзья!»
Воцарилась тишина. Она слышала, как всхлипывала мисс Коллингридж. Затем Бартон принялся ритмично, громко и очень медленно аплодировать. Каждый хлопок был для Марыны словно пощечина. Потом вынул носовой платок, шумно высморкался и закричал во тьму зала:
— Скажите Эймсу, что я не смогу с ним встретиться. Мадам, я… Нет, погодите, я поднимусь на сцену.
— Мисс Коллингридж, — тихо сказала Марына, — не могли бы вы зайти ко мне сегодня в четыре часа? Я должна выслушать приговор мистера Бартона без свидетелей.