В августе сорок первого
Шрифт:
— Конечно, для предотвращения большевизации Норвегии и Швеции наши базы были бы там кстати. Но в Норвегии есть еще немецкие пехотные дивизии. Это значит ввязаться в войну на континенте. За настойчивыми предложениями русских, на мой взгляд, стоит серьезное положение на их фронтах. Они за наш счет смогут высвободить свои дивизии и перебросить их на критически опасные направления. Швеция? Насколько я понимаю, со дня на день надо ожидать вторжение из Дании, там уже сконцентрированы немецкие части вторжения. Гитлеру нужна шведская руда. Но еще больше ему нужна нефть. При этом Африканский корпус Роммеля готовят к эвакуации. И все-таки, я бы не стал посылать наши войска в Скандинавию. Репутационные потери будут велики, а война на суше с Вермахтом не наш козырь. Появление же немецких линкоров — прекрасный повод потерпеть с поставками военных грузов большевикам. Мы сможем отстоять наши позиции по Скандинавии на послевоенной
— Как Гитлер сможет решить проблему с бензином?
— США. Других вариантов нет. Следовательно, нам необходимо, чтобы кузены были на нашей стороне и отказали Гитлеру в помощи.
— Эти хитрые торгаши будут торговать с Рейхом даже если их города будут бомбить немецкие бомбардировщики, заправленные американским же авиабензином!
Гарт усмехнулся, он знал, что премьер весьма осведомленная фигура. И если кузены собираются торговать со всеми участниками конфликта, то надо постараться изменить ситуацию. Гарт чуть подумал и выдал:
— Я думаю, что после этого скандала с Трумэном, партия изоляционистов будет серьезно отодвинута от власти. Фрэнк такого шанса не упустит!
— Бэззи, мне лично Трумэн нравился тем, что он убежденный антикоммунист и последовательный враг СССР. Но сейчас его деятельность была во вред Империи. Не знаю, кто подкинул этому сенатору несовершеннолетнего паренька в постель и вызвал полицию, но это ставит на его политической карьере жирный крест![7] Если это ребята дядюшки Джо, то я готов наградить их каким-то орденом Империи, только не слишком значительным.
Черчилль плеснул себе в стакан немного бренди из тонкой высокой бутылки.
— Ну что же, Бэззи, я согласен, посылать войска в Скандинавию нет необходимости. Дважды наступать на те же грабли, увольте! Выпьете? Этот бренди мне передал посол СССР, он весьма неплох.
— Благодарю вас, сэр, но я думаю отказаться от…
Тут открылась дверь, в которую влетел секретарь Черчилля. У него было такое лицо, как будто немцы высадились в устье Темзы.
— Господин премьер-министр! Срочное сообщение из США: два часа назад потерпел аварию самолет президента Рузвельта. Они с женой и вице-президентом возвращались из Далласа в Вашингтон. Пролетая над Аппалачи самолет перестал выходить на связь. На место катастрофы выехали спасатели, но шансов найти кого-то живым очень мало.
[1] Сергей Александрович Худяков, он же Арменак Артёмович Ханферянц был одним из выдающихся руководителей ВВС, прирожденный летчик, хороший специалист своего дела. Впал в опалу после смутной истории с пропавшим самолетом с сокровищами последнего императора Китая (и Маньчжурии заодно). Но… выяснилось, что Худяков погиб еще в Гражданскую, а кто скрывается под его именем долго оставалось загадкой.
[2] В РИ во время вторжения во Францию Экзюпери был капитаном, звание майор ему присвоили уже в самом конце войны и подтверждения он не получил. Но в нашей истории награда успела найти героя до его эмиграции в Великобританию.
[3] У многих моторов, которые ставили на дальние бомбардировщики, моторесурс был около 50 часов!
[4] Тут попаданец чуток запамятовал, командарм второго ранга Александр Дмитриевич Локтионов командовал ВВС РККА с 1937 года по 1939й.
[5] Так Черчилль, а с его подачи и Рузвельт называли «за глаза» Сталина (от английского произношения имени Иосиф — Джозеф).
[6] Черчилль имеет ввиду договоренности с Мартином Борманом, которые позволили Гитлеру начать агрессию против СССР.
[7] В это время о таком диком явлении, как толерантность никто ничего не слышал. Репутация гомосексуалиста множила на ноль репутацию политика.
Глава двадцатая
Много счастья не бывает?
Москва. 27 августа 1941 года
— Нина, я уже пришла. Ты можешь быть свободна.
Нина, домработница с круглым приятным лицом и очень округлой фигурой, мимо которой хозяйка протискивалась с некоторым усилием, выглянула из кухни в прихожую, конечно, войти в квартиру никто, кроме Ермольевой не мог.
— Зинаида Виссарионовна, вы опять допоздна… Ой, лишенько ви моє[1], что мне с вами прикажите робыть?[2] Еда на столе, посуду у мойку, я пишла[3]…
Нина была из-под Полтавы, переехала в Москву в трудных тридцатых, в поисках работы и хлеба на пропитание. Разговаривала она на дикой смеси украинского и русского, к чему ее хозяйка уже привыкла. Нина была очень аккуратной, внимательной, доброй женщиной и умела очень вкусно готовить. Но вот еще и любила много и вкусно поесть… Вжав разувающуюся Ермольеву в стену узкого коридора Нина величественно протиснулась к двери.
— Ниночка, мне кажется, вы еще прибавили в весе. Может быть, стоит все-таки сесть на диету? Вам надо сбросить вес.
— Гарної людини повинно бути багато! Взагалі, покажіть мені, де та дієта, я на нею сяду, якщо вона витримає, бо той ваш стілець мене не витримав, а нового ви ще не купили! А куди вагу кидати? Ви все кажете: скинь вагу, скинь вагу, а куди? Скажіть, куди: я і кину, і винесу, в квартирі нічого зайвого бути не потрібно.[4]
Когда Ниночка начинала тараторить на родном полтавском диалекте, который многие считают «золотым стандартом» украинского языка, это означало одно: она в гневе. И Зинаида Виссарионовна, как мудрая женщина, предпочала от этого торнадо cпрятаться, не искушать судьбу. Она проскользнула на кухню, где стала тщательно мыто руки мылом, используя для этого щетку, привычка, которая въелась в ее стандарты поведения с тех пор, как она занялась медицинскими исследованиями. Ниночка была удовлетворена поспешным бегством хозяйки. Она и рада была похудеть, но как только пыталась ограничить себя в еде, так сразу же огорчалась, а от огорчения сразу же кушала в два раза больше. Аккуратно закрыв дверь, Ниночка отправилась на выход из подъезда. На выходе она обратила внимание на мужчину, который нес букет ярких алых гвоздик, отметила про себя, что именно такие цветы больше всего нравится хозяйке, после чего направила свои стопы на автобусную остановку. Ермольева поставила на плиту чайник, который успел уже застыть, и размотала заботливо завернутый в махровое полотенце ужин: в кастрюльке были сварены пельмени, до которых Ермольева была особо охочей, она вообще-то в еде никогда не была привередливой, но у Ниночки пельмени всегда получались очень вкусными. «А шо тут такого? Обычные наши вареники с мясом, тока закрученные у дулю» — бурчала Нина, но готовить их не отказывалась. Отдельно в посуде топленое масло и уксус. Черные перец. Весь набор вкусного. К пельменям ничего больше не требовалось — самодостаточное сытное блюдо, как раз чтобы поесть один раз в день и наесться, и удовольствие получить. Зинаида домработницу не осуждала: та сердилась на нее по праву: в последнее время, с работы Ермольева возвращалась не просто поздно, а очень поздно! Хорошо, что еще Ниночка успевала на один из последних автобусов. А что тут поделать? Мало изобрести лекарство, крустозин, надо еще наладить его производство, да и сделать его недорогим, потому что от нее потребовали сразу же массового выпуска препарата, даже не дожидаясь окончания клинических испытаний. Это все шло параллельно: испытания, запуск в производство, наладка оборудования, решения массы технических и организационных проблем. Ей оказывали невиданную для ученого медика поддержку: с нею работал очень толковый технолог, сотрудник НКВД, который был в курсе почти что всех тонкостей производственного процесса. Казалось, что он знает ответы на вопросы еще до того, как их задают. Просто такой Мессинг от производства. Слухи про Вольфа Мессинга в Москве крутились уже давненько. Так что сравнение было неслучайным. Прибавьте к этому почти неограниченное финансирование, плюс непосредственное курирование процесса самим Лаврентием Павловичем! Она и не заметила, как прикончила тарелочку и теперь размышляла: взять добавки или остановиться на достигнутом. На переполненный желудок тяжело засыпать, а голод она утолила полностью. Тут раздался звонок в дверь. Ермольева никого не ждала, неужели Ниночка что-то забыла? На нее это не похоже. Открыла дверь и обомлела! Прямо перед ней был огромный букет алых гвоздик, совершенно закрывавший стоявшего за букетом мужчину.
— И кто это знает, что я люблю эти цветы? — стараясь не потерять самообладание, произнесла Зинаида Виссарионовна.
— Зиночка! Я вернулся!
Она узнала бы этот голос из сотен, из тысяч других голосов. И произнесла еле слышно:
— Лёка, это ты?
— Я же обещал вернуться, вот и вернулся.
Захаров переступил порог их дома. Его еще потряхивало, он сам не верил тому, что все уже позади. Казалось, что все, что приговор вынесен и завтра, максимум, послезавтра его, Алексея Захарова не станет, но госпожа Судьбина решила иначе: в тот день следователь был в слишком хорошем настроении, настолько хорошем, что дал возможность подследственному оклематься после последней их встречи: кажется, решил, что тот нежилец и нового издевательства не выдержит. Как ни странно, но именно эта неторопливость следователя, казалось, забывшего об обвиняемом, и сломила известного ученого окончательно. Он готов был подписать все. Абсолютно все. А вместо этого получил шанс на свободу. И ему эту свободу дали.