В августе жену знать не желаю
Шрифт:
— Что происходит? — спросил дон Танкреди, который начал терять терпение.
Баттиста опустил голову.
— Я беден, — сказал он.
— Да бросьте, — сказал дон Танкреди, — ну что это за разговоры?
— Нет, — сказал молодой человек, — я никогда не смогу позволить…
Его взгляд был устремлен в далекое море, а на реснице дрожала слеза. Но вдруг мало-помалу его взгляд начал становиться внимательнее, беспокойнее, пытливее. Он всматривался в далекую точку на воде.
— Бинокль, скорее! — внезапно сказал он.
Заботливые руки принесли ему десять биноклей.
Баттиста
— Неужели это знаменитый морской змей? — спросил старый рыбак с белой бородой.
Он воздел руки к небу.
— Несчастье, — сказал он, — несчастье для мореплавателей и для наших сетей!
— Не может быть, чтобы это был змей! — воскликнул другой старик, вынимая трубку изо рта. — Он должен тогда изрыгать пламя из глаз и дым из ноздрей.
— И потом, — сказал третий патриарх моря, — где же тогда его семимильный хвост?
— Он приближается к земле! — закричал в страхе четвертый.
А пятый:
— Это корабль, это корабль!
То был корабль, который входил в порт с развернутыми парусами и в праздничном убранстве.
Баттиста смотрел на него в бинокль. Вдруг он протер глаза. Его сердце колотилось.
— Это он или не он? — спрашивал он себя, всматриваясь в какую-то точку на корабле. — Не может быть… И все же… Неужели это просто странное сходство? Да нет… он немного постарел, но я не ошибаюсь. Это он, это именно он.
— Да кто же? — закричали голоса из кортежа.
— Это дядя Никола, — сказал Солнечный Луч, танцуя от радости, — дядя Никола, который приехал из Америки!
У бедного молодого человека был милейший дядя, который уехал двадцать лет назад без гроша в кармане в Америку и с тех пор не давал о себе знать. Дядя Никола был такой добрый! Он воспитал Солнечного Луча, оставшегося сиротой с младенчества. Он был для него вторым отцом. Потом, когда Баттиста стал на ноги, дядя уехал в далекую Америку, чтобы разбогатеть, и с тех пор племянник не слышал о нем ничего. Всякий раз, когда Баттиста о нем говорил, его глаза наполнялись слезами. «Кто знает, что с ним, — часто спрашивал он себя, — жив ли он еще. Как мне хотелось бы получить наследство!» И вот, когда он меньше всего этого ждал, дядя Никола приехал из Америки.
— Как он постарел! — пробормотал молодой человек, который продолжал смотреть в бинокль в сторону корабля.
Сейчас на палубе был ясно виден господин среднего возраста в сером пальто в полоску, белых гамашах, клетчатой фуражке и больших очках в черепаховой оправе, который махал изящным платочком Баттисте, жуя резинку.
— Подождем его, — сказал дон Танкреди.
И сделал знак кучерам подождать. От стояния на солнце все начали проявлять нетерпение. Тем более, что вокруг кортежа собралась толпа зевак, отпуская замечания по поводу продолжительной остановки и одиночества невесты, без жениха и, для близоруких зрителей — без сопровождающего.
Теперь, когда корабль был уже близко, на носу завиднелась группа возвращающихся эмигрантов: мужчины, женщины, дети, тесно прижавшиеся
— Прощай, — пели они, — Латинская Америка, танго, мандолины и кастаньеты, Долорес и Розина, прощайте золотые прииски Канады, прощай Аризона, прощай и ты, Нью-Йорк с миллионами труб, ты не был благосклонен к нашим мечтам, ужасный город. Вот, все ближе небо Италии; вот оно рядом; прощайте, Перу, Бразилия и Аргентина, и прощайте, золотые прииски Канады.
Несколько минут спустя дядя и племянник стояли сплетясь в крепких объятиях, продолжавшихся несколько минут, среди уважительного молчания окружающих. Когда прошло первое волнение, Баттиста указал на малыша иностранной внешности в очках с черепаховой оправой, которого дядя Никола держал за руку.
— Это мой сын, — объяснил дядя, — родившийся в Америке от отца-итальянца. По крайней мере, я так думаю.
Баттиста потрепал его по щечке.
— Боб, — сказал дядя Никола, — это Неаполь, родина твоего отца. Тебе нравится?
— Нет, папа, — ответил малыш, который тоже жевал резинку.
— Как? — сказал папа. — Разве ты не чувствуешь зова крови?
— Ни капельки, папа.
— Я отвезу тебя в Позиллипо, ты увидишь Санта-Лючию и Вомеро [6] .
— Да мне и не очень-то хочется, папа.
Дядя Никола немного обиделся.
— Ну как, ты разбогател? — спросил Баттиста, чтобы вывести его из неловкого положения.
— Не будем об этом, — сказал старик, помрачнев.
— Может быть, вас постигла неудача? — спросил доктор Фалькуччо.
6
Районы Неаполя.
— Мне не удалось скопить ни гроша, — ответил тот.
Он отвел в сторону племянника.
— Знаешь что, — добавил он в смущении, — раз уж ты здесь, я хотел бы попросить у тебя взаймы пятьдесят лир.
Баттиста был в полной растерянности, но тут вмешался дон Танкреди:
— Да ради бога, — сказал он, — я вам дам. Но поехали дальше, а то солнце начинает припекать.
Баттиста, уступая всеобщим призывам, занял место жениха, и кортеж уже собирался двинуться наконец, когда кто-то забил тревогу:
— Жених пропал, жених пропал!
Последовало всеобщее смятение.
Баттиста, который вдруг вспомнил, что на нем по-прежнему та самая знаменитая непрезентабельная шляпа, когда-то столь возмутившая незнакомую наездницу из городского сада, высунув язык носился по Неаполю в поисках новой и прекрасной шляпы.
— Сто пятьдесят лир, — бормотал он, — нужно хотя бы сто пятьдесят лир.
В кармане у него было всего четыре.
Он прошел рядом с нищим стариком, который стоял, скрючившись, на углу улицы, и подумал, что надо бы подать ему милостыню. Но двинулся дальше не задерживаясь. Он прошел несколько шагов, но мысль о том, что хороший поступок принес бы ему удачу, заставила его вернуться; он вытащил кошелек и протянул старику свои четыре лиры.