В берлоге у Медведя

Асия

— Ась, ты как? — в гримерку заглянул Никита и виновато улыбнулся.

Темные волосы парня были слегка влажными, он только что смыл с себя грим и уже переоделся в джинсы с футболкой. Увидев мое недовольное лицо и распухшую ногу тут же подбежал и присел рядом прямо на пол.

— Ась, я не хотел, правда, — прикоснулся пальцами к лодыжке. — Как ты после этого целый спектакль отработала?

— Нормально. Но еще раз уронишь, сам вместо меня будешь

Этот декабрьский день не задался с утра. Вчера вернулась из отпуска мама, Веник так обрадовался, что ночью сжевал её любимые кожаные сапоги. В итоге утро прошло под девизом: “Истерика и ненависть в трехкомнатной хрущевке”.

Спасая жизнь своего любимого питомца, чуть не опоздала на репетицию “Щелкунчика”, нашей новогодней сказки, и тут меня не очень удачно поднял Никита. Вывернулась, но умудрилась подвернуть ногу. Но когда нас останавливала боль, не так ли?

Отругала и рванула в студию к подруге Ларисе, где веду балетный класс три раза в неделю, но половина группы хором заболела — эпидемия гриппа в городе.

Отмучилась и снова в театр, на нем сосредоточена вся моя жизнь: сначала детские мечты, потом первые приглашения в кардебалет и пошло-поехало. Последние два года я солирую, а значит, работаю в три раза больше, чем остальные.

И осталось мне это делать очень недолго, потому что весной… Весной Москва и Большой. Если мой новый партнер не укокошит меня раньше.

— Ладно, Ник, без обид. Правда.

— Тебя, может, домой проводить? Хочешь, помогу перевязать? — суетился парень.

— Ник, все нормально. Правда. Не первый раз танцевала с травмой.

Убрала его руку с лодыжки. Что за детский сад? Как говорил наш учитель в хореографическом: “Пока вы на сцене, боли не существует”. Он был прав. Со временем, выходя на сцену, я перестала чувствовать любую боль. Зритель не должен знать о мозолях, ноющих коленях и травмах.

— О, снова принесли? А почему один? — парень удивленно смотрел на огромный букет ярко-красных роз.

— Второй, кажется, сдулся.

Не знаю почему, но меня этот факт не обрадовал. Внутри неприятно холодило. Недолог век мужских увлечений. Права мама, когда говорит: “Асия, в жизни балерины самый важный и верный мужчина — это театр”.

Последние месяцы у меня завелось два очень активных поклонника. Каждый спектакль — цветы и подарки. Один дарил ярко-красные розы, духи и писал письма с такими текстами, что краснела я и соседки по гримерке, с которыми мы вместе читали эти опусы.

Другой угадал мои любимые цветы — ирисы. Не пропускал ни одного спектакля с начала ноября и никогда не оставлял записок.

Нет, временами появлялись и другие мужчины, они вкладывали в букеты визитные карточки и просьбы позвонить. Но после первого-второго раза все исчезали, поняв, что им ничего не светит. Я была настроена решительно: Москва, Большой театр и никаких увлечений. Так учила меня мама — не повторять её ошибок.

Но этот безмолвный букет не давал покоя. Это единственные цветы, которые я каждый раз увозила домой, чтобы любоваться перед сном на их насыщенную, чарующую синеву цвета снов. Этот человек, мужчина, ничего от меня не требовал. Не писал писем, не просил встреч, просто каждый раз приходил к черному ходу и приносил букет. Было в этом что-то интригующее, необычное…

Медведь

— Мам, ты не вовремя, — Роман стоял в цветочном магазине и строго смотрел на продавщицу. — Да, ленту непременно белую. Да, принципиально. Этот цветок уберите, он мятый. Нет, совсем уберите, а не просто оторвите. Замените ветку.

— Как с вами жена живет, — буркнула продавщица в годах и смерила взглядом огромную фигуру Медведя. Рост почти два метра, косая сажень в плечах и грозный взгляд карих глаз из-под широких бровей.

Её возмущения человека-гору, известного среди фанатов силового экстрима как “Русский Гризли”, интересовали мало. Он был влюблен по самые уши в маленькую, парящую девушку со сцены, которую несколько недель назад встретил в обычной жизни, но так и не смог признаться.

— Опять по девкам бегаешь или с железками своими торчишь в зале? — негодовала его мать, Олимпия Васильевна, в трубке.

— Мама, я в театре. Был, — отрезал коротко.

— Да ладно? Врешь, небось. Что ни позвоню последнее время, ты в театре. Врешь!

Нет, сегодня определенно был неудачный день для общения с женщинами. Даже мама, и та вошла в режим бензопилы “Дружба”.

— Честно, могу прислать тебе фотографию билета, — поправил шапку и щелкнул карточкой по терминалу. Нужно спешить, иначе Асия уедет домой. Он хотел купить цветы перед спектаклем, но не успел — задержало открытие новой точки. Поставщики подвели и пришлось часть товара перебросить из старого магазина в новый, чтобы полки не выглядели пустыми.

— Я рада, что смогла привить тебе любовь к театру, — звучало примирительно. — Береги себя, сынок. Не забывай звонить маме. Ты приедешь на Новый год?

— Еще не знаю. Давай через недельку созвонимся. Хотел с ребятами за город с тридцать первого и до второго, а потом сразу к вам. Но у них внезапный медовый месяц и пока не знаю, что получится.

— Хорошо, Ромашка. Целую тебя.

Во всем мире только Олимпия Васильевна до сих пор видела в огромном Гризли мальчика Ромашку. Друзья ржали, тетушки умилялись, Медведев махал рукой и просто обожал свою маму. И было за что!

Именно она полтора месяца назад приехала в гости и силком утащила с собой на балет.

Он помнил этот вечер, как будто все случилось вчера.

— Ромашка, ну составь маме компанию. Ты же любишь красивых девушек? Пушкин воспевал красоту и стройность женских ножек в “Евгении Онегине”, вдохновившись именно балеринами, — уговаривала сына учительница литературы высшей категории, поправляя пояс на длинном бархатном платье.

Олимпия Васильевна по старой закалке считала, что в театр нужно ходить только в вечернем, надев свои лучшие украшения, и никак иначе.