В безбрежности

Бальмонт Константин Дмитриевич

В холод гибнет и меркнет все, что глубоко и нежно, В ужасе Небо застыло, странно мерцает Луна. Горькая влага бездонна, Море синеет безбрежно, Скорбь бытия неизбежна, нет и не будет ей дна.

ЛЕБЕДЬ

Заводь спит. Молчит вода зеркальная. Только там, где дремлют камыши, Чья-то песня слышится, печальная, Как последний вздох души. Это плачет лебедь умирающий, Он с своим прошедшим говорит, А на небе вечер догорающий И горит и не горит. Отчего так грустны эти жалобы? Отчего так бьется эта грудь? В этот миг душа его желала бы Невозвратное вернуть. Все, чем жил с тревогой, с наслаждением, Все, на что надеялась любовь, Проскользнуло быстрым сновидением, Никогда не вспыхнет вновь. Все, на чем печать непоправимого, Белый лебедь в этой песне слил, Точно он у озера родимого О прощении молил. И когда блеснули звезды дальние, И когда туман вставал в глуши, Лебедь пел все тише, все печальнее, И шептались камыши. Не живой он пел, а умирающий, Оттого он пел в предсмертный час, Что пред смертью, вечной, примиряющей, Видел правду в первый раз.

БЕСПРИЮТНОСТЬ

_СОНЕТ

Меня не манит тихая отрада, Покой, тепло родного очага, Не снятся мне цветы родного сада, Родимые безмолвные луга. Краса иная сердцу дорога, Я слышу рев и рокот водопада, Мне грезятся морские берега, И гор неумолимая громада. Среди других обманчивых утех Есть у меня заветная утеха: Забыть, что значит плач, что значит смех, — Будить в горах грохочущее эхо. И в бурю созерцать, под гром и вой, Величие пустыни мировой.

НАД ПУЧИНОЙ МОРСКОЙ

Фаине***

Над пучиной морской, тяготея, повисла скала, У подножья скалы бьются волны толпой неустанной, Греет зной ее камни, к ней ластятся ветер и мгла, Но безмолвна она — в час ночной, в час зари златотканной. Белоснежная тучка мелькнет и растает над ней, Прощебечет блуждающих птиц перелетная стая, Загорится, забрезжит за морем звезда золотая, Небо вспыхнет в ответ мириадами синих огней. Но не видя, не внемля, гранитная дремлет громада, Если ж волны сильнее нахлынут, журча и звеня, Словно шепчет она еле слышно: «Не надо… не надо… Утишите волненье свое… Не будите меня…»

В ПЕЩЕРЕ

В пещере угрюмой, под сводами скал, Где светоч дневной никогда не сверкал, Иду я на ощупь, не видно ни зги, И гулко во тьме отдаются шаги. И кто-то со мною как будто идет, Ведет в лабиринте вперед и вперед. И, вскрикнув, я слышу, как тотчас вокруг, Ответный, стократный, разносится звук. Скользя по уступам, иду без конца, Невольно мне чудится очерк лица, Невольно хочу я кого-то обнять, Кого, — не могу и не смею понять. Но тщетно безумной томлюсь я тоской: — Лишь голые камни хватаю рукой, Лишь чувствую сырость на влажной стене, — И ужас вливается в сердце ко мне. «Кто шепчет?» — кричу я. «Ты друг мне? Приди!» И голос гремит и хохочет: «Иди!» И в страхе кричу я: «Скажи мне, куда?» И с хохотом голос гремит: «Никуда!» Бесплодно скитанье в пустыне земной, Близнец мой, страданье, повсюду со мной. Где выход, не знаю, — в пещере темно, Все слито в одно роковое звено.

АЮДАГ

Синеет ширь морская, чернеет Аюдаг. Теснится из-за Моря, растет, густеет мрак. Холодный ветер веет, туманы поднялись, И звезды между тучек чуть видные зажглись. Неслышно Ночь ступает, вступает в этот мир, И таинство свершает, и шествует на пир. Безмолвие ей шепчет, что дню пришел конец, И звезды ей сплетают серебряный венец. И все полней молчанье, и все чернее мрак. Застыл, как изваянье, тяжелый Аюдаг. И Ночь, смеясь, покрыла весь мир своим крылом, Чтоб тот, кто настрадался, вздохнул пред новым злом.

«В этой жизни смутной…»

В этой жизни смутной Нас повсюду ждет — За восторг минутный - Долгой скорби гнет. Радость совершенства Смешана с тоской. Есть одно блаженство:- Мертвенный покой. Жажду наслажденья В сердце победи, Усыпи волненья, Ничего не жди.

«Нет, не могу я заснуть, и не ждать, и смириться…»