В безвременье

Юрский Сергей Юрьевич

У Женика не очень получалась роль Лехи Курдюмова. То есть получалась, но Александру Борисовичу хотелось большего.

— Леха — это открытый человек. Понимаешь, Женя? — говорил Александр Борисович. — Он один пошел против общего сговора. Это надо выявить. Это надо самому немножко таким быть. Это прожить надо. А у вас как будто камень за пазухой.

Женик очень старался, но камень частично за пазухой все-таки оставался. Меньше, но оставался. Женик стал наддавать голосом, чтобы выкинуть камень. Но это не помогло.

— Что вы кричите? — кричал на него Александр Борисович. — Надо, чтобы душа кричала, а не горло.

Тут еще появилась сперва одна статья, а потом вторая, и обе неприятные. Первая, друкеровская, называлась «Ни Щепкина, ни Щукина!». Друкер был в отчаянии от молодежи. Друкер вглядывался в нее довольно пристально, особенно в Женика Лузина, и только безнадежно махал рукой. Вторую статью написала Вероника Бобыш. Называлась она «Без позиции». Перед статьей был эпиграф — слова известной песни: «На позицию девушка провожала бойца». Бобыш сравнивала современную молодежь, и конкретно Женика Лузина, с артистами фронтовых бригад. Получался перекос в пользу фронтовиков. А все оттого,

что нет определенной позиции, с которой можно открыть огонь по врагу. Не умеют учиться у мастеров, не используют живые примеры — того же Александра Борисовича, и Геннадия Степановича, да и покойного Генриха Михайловича.

Статьи обсудили на собрании, и Геннадий Степанович сказал, что научиться у мастеров можно многому, но таланту научиться нельзя. А тут еще вышел по телевидению фильм с участием Женика, и зрители фильм одобрили. Александр Борисович сказал на репетиции, что очень рад выходу этого фильма. На этом примере можно рельефно показать, как тяга к дешевому успеху может загубить последние крупицы способностей.

В это время выпустили наконец «За семь верст». Перед началом Александр Борисович напомнил актерам, что главная задача — разбудить совесть. А после спектакля Санин, игравший Курдюмова-старшего, довольно громко сказал:

— Совесть, может, и разбудили, но зрителей разбудить не удалось — народ как заснул в первом акте, так и проспал до самых аплодисментов.

— Лузин не потянул, — сказал на худсовете Александр Борисович. — Придется менять Лузина.

И тогда случилось непоправимое. Играли в двухсотый раз пьесу Бориса Клязина «Три сестры». Женик пришел на спектакль пьяный. И хотя роль у него была из одного слова — он вместе с другими курсантами парашютного училища кричал во втором акте «Пожар, пожар!», — происшествие не осталось незамеченным.

— Ну, мы уже дошли до Геркулесовых столпов! — говорили на собрании. — Мы уже дошли до Сциллы и до Харибды! Если артист на сцене лыка не вяжет, это уже ЧП. Ну а как на военном корабле, и в боевых условиях, и действительно пожар, и матрос вот так же бы в непотребном виде?! Долго мы любили Женю Лузина, крепко мы любили его, но в три шеи гнать из сердца надо такую любовь вместе с артистом из театра к чертовой матери, как дурную траву, чтоб неповадно было, особенно в наши дни, когда хоть и медленно, но неуклонно сокращается число пьяных даже на производстве.

Вот тут только Женик засуетился. Забегал. Вступил в многочисленные, но совершенно безрезультатные переговоры.

— Неужели всё? Неужели насовсем?! — воскликнул он, разговаривая с признанным уже обломком театра — с Саниным.

— Ну почему же всё? — сказал Санин и дал ему совет. Один-единственный, но спасительный.

Женик пришел к Александру Борисовичу и сказал, что ни о чем он не жалеет, а жалеет только о том, что не бывать ему больше на Александраборисовичевых репетициях, не видать тех изумительных поворотов и превращений, которые случаются на каждом шагу этих репетиций, не слышать ему, как громом проносится голос его, сея тревогу и пробуждая, непрерывно пробуждая совесть, не знать ему радости роста под могучим крылом, а знать ему только серую каменистую дорогу дешевого успеха прямо в тупик.

Александр Борисович окликнул Женика уже в дверях.

— Я к вам, Лузин, всегда хорошо относился. Тем более обидно было видеть вашу неблагодарность.

Лузин подбежал и крикнул:

— Нет! нет! Это недоразумение! Если что-нибудь когда-нибудь, то не то хотел сказать.

— Вам вообще над словом надо поработать, Женя. Слово — великая вещь. Вам надо осторожнее со словом обращаться, даже на похоронах.

Ну, Лузин в театре остался. И появилась на спектакль рецензия Вероники Бобыш — «Разворошенная совесть». Лузин упоминался в общем ряду, но положительно.

Чардым, 1987

ПРАЗДНИЧНЫЙ ВЕЧЕР

(Рассказ о брошенной резине,

Валентине Ивановиче Прухо

и о пользе для женщин занятий спортом —

история, которую можно выразить

только в стихах)

ВАЛЕНТИН ИВАНЫЧ ПРУХО ПОЛУЧИЛ ОДНАЖДЫ В УХО. ДЕЛО БЫЛО ВОЗЛЕ ДОМА, И КРУГОМ ПОЛНО ЗНАКОМЫХ, И ПРИ ЭТОМ ВАЛЕ ПРУХО ОЧЕНЬ СИЛЬНО ДАЛИ В УХО. МЫ НЕ ВЫПИЛИ НИ КАПЛИ, МЫ ЕЩЕ И НЕ РАЗЛИЛИ, МЫ В ТОТ ДЕНЬ НА ПЬЯНКУ НАПЛЕ- ВАЛИ И С УТРА НЕ ПИЛИ. ЭТО ДЕНЬ ОТКРЫТЬЯ СЪЕЗДА ПРОФСОЮЗА ТЯЖМАШСТРОЯ. МЫ СТОЯЛИ У ПОДЪЕЗДА: ПРУХО, БУРЦЕВ, Я — НАС ТРОЕ. ПОДХОДИЛ БОБЦОВ С СОБАКОЙ, ПОДХОДИЛ ПЕТРОВИЧ С ВНУКОМ, ВНУК ПОТОМ ПОЧАПАЛ С БАБКОЙ, А ПЕТРОВИЧ В ДОМ — ЗА ЛУКОМ. БУРЦЕВ ОТКРЫВАЛ, А ПРУХО РЕЗАЛ ПЛАВЛЕНЫЙ НА ДОЛЬКИ. ВДРУГ ГЛЯДИМ — БЕЖИТ СТАРУХА, ВРОДЕ МАТЬ ОРЛОВА КОЛЬКИ. В НАПРАВЛЕНЬЕ ДОМА БЫТА ЖМЕТ СТАРУХА С МАГАЗИНА. А ДОРОГА ВСЯ РАЗРЫТА, И ВАЛЯЕТСЯ РЕЗИНА. БУРЦЕВ КРИКНУЛ: «СПОХВАТИЛАСЬ! НЕ

СПОТКНИСЬ, УЖЕ НАЛИТО!» ТА ЗА ШИНУ ЗАЦЕПИЛАСЬ И ОТКИНУЛА КОПЫТА. НУ, МЫ, ЯСНО, ВСЕ ЗАРЖАЛИ (НО ПО-ДОБРОМУ, БЕЗ ЗЛОБЫ). ТУТ С ВЕДРОМ СТАРИК ГУЖАЛИН ВЫШЕЛ, ВЫНЕСТЬ МУСОР ЧТОБЫ. ПРЕТ ПО КОЧКАМ, РОТ РАЗИНЯ. Я КРИЧУ: «ОЧКИ ПРОТРИ-ТО!» ТОТ СПОТКНУЛСЯ ОБ РЕЗИНУ, ШМЯК! — И В СТОРОНУ КОПЫТА ПРИПОДНЯЛСЯ КВЕРХУ ЗАДОМ, ЗАД В ГРЯЗИ. И МАТЕРИТСЯ. МЫ СМЕЯЛИСЬ ДО УПАДУ (ВОДКА АЖ МОГЛА ПРОЛИТЬСЯ). ТУТ ПЕТРОВИЧ ТАЩИТ ЛУК, А В ДРУГОЙ РУКЕ КАСТРЮЛЯ. СЗАДИ КАНДИДАТ НАУК — ИХНЯЯ НЕВЕСТКА ЮЛЯ. ЛУКОМ МАШЕТ, КАК КАДИЛОМ. КАНДИДАТ ОРЕТ: «ПОДЛЕЦ! НЕ ДЛЯ ВАС Я ХОЛОДИЛА ДВОЕ СУТОК ХОЛОДЕЦ!» ПРУХО КРИКНУЛ: «СТУДНЮ ХОЦЦА! БЕЗ ЗАКУСКИ ПИТЬ НЕ БУДУ!» А ПЕТРОВИЧ ВСЕ НЕСЕТСЯ, РУКУ ВЫТЯНУВ С ПОСУДОЙ. ПРУХО КРИКНУЛ: «ЖМИ ГАЛОПОМ! ГЛЯ, ОНА ТЕБЯ ДОБУДЕТ!» НУ А ТА, КАК АНТИЛОПА, СКАЧЕТ, ТЯНЕТСЯ К ПОСУДЕ. «Я, ПАПАША, СПАЛ С ЛИЦА! БРЮХО СВОДИТ ГОЛОДУХА! КИНЬ, ПЕТРОВИЧ, ХОЛОДЦА! ПОМИРАЮ!» — ШУТИТ ПРУХО. ПРУХО ШУТИТ: «ПРАВДА НАША! ГЛЯНЬ, УЧЕНАЯ, ЗДЕСЬ ЛЮДИ! ОН ЖЕ МУЖНИН ТВОЙ ПАПАША!» ЮЛЬКА В РЕВ: «ОТДАЙТЕ СТУДЕНЬ!» ПРУХО КРИКНУЛ: «ТЫ Б РАЗУЛСЯ! КАНДИДАТ, ЛИШУ ВЕСНУШЕК!» ТУТ ПЕТРОВИЧ ДОЛБАНУЛСЯ ОБ РЕЗИНУ — И С КАТУШЕК. КАНДИДАТ НАУК С НАЛЕТА СПОТЫКАЕТСЯ ОБ БАТЮ, ВВЕРХ ВЗЛЕТАЕТ САМОЛЕТОМ — И… В КАНАВЕ, КАК В КРОВАТИ. БУРЦЕВ ТАК ЗАРЖАЛ, ЧТО РУХНУЛ — ЛБОМ ОБ СТОЛБ ПРЯМОЙ НАВОДКОЙ. ВАЛЕНТИН ИВАНЫЧ ПРУХО УРОНИЛ БУТЫЛКУ С ВОДКОЙ. НУ, ДОРЖАЛИСЬ! — ВОТ ОТМЕСТКА! В ЭТО ВРЕМЯ ПОДХОДИЛА КАНДИДАТ НАУК, НЕВЕСТКА, ЗУБЫ, КАК У КРОКОДИЛА. НЫНЧЕ ПРАЗДНИК, А НЕ БУДНИ — В ЛОСК БЫЛА ОДЕТА ЮЛЬКА — КОФТА НАСТЕЖЬ, МОРДА В СТУДНЕ, А В РУКЕ БЛЕСТИТ КАСТРЮЛЬКА. НО НЕ С ПРАВОЙ, ГДЕ ПОСУДА, ВАЛЕ ПРУХО (С СИЛОЙ ПУШКИ!) СО СЛОВАМИ: «НА, ПАСКУДА!» — С ЛЕВОЙ — ЖАХ! — ПО ЧЕРЕПУШКЕ. ЭТО БЫЛ ЭФФЕКТ ГРОМАДНЫЙ! СМИРНО, ГВАРДИИ СТАРШИНЫ! ПРУХО СТАРТОВАЛ С ПАРАДНОЙ, ПРИЗЕМЛИЛСЯ ВОЗЛЕ ШИНЫ. ЮЛЬКА — В ДОМ ПРЯМОЙ ПОХОДКОЙ, КИНУВ ПРУХЕ: «НУ, ПОКЕДА!» ВОТ СТОЮ Я В ЛУЖЕ ВОДКИ, НАМОКАЮТ ПОЛУКЕДЫ. «ШАЙБУ!» — КРИКНУЛИ С ОКОШКА. ВЕЧЕРЕЛО ПОМАЛЕНЬКУ. ИЗДАЛЯ НЕСЛАСЬ ГАРМОШКА, ТАМ ИГРАЛИ ЛЕТКУ-ЕНЬКУ. МЫ ПЕТРОВИЧА СОБРАЛИ. НАСКРЕБЛИ — И ВЗЯЛИ ПИВА. ПОБАЛДЕЛИ… ТРАЛИ-ВАЛИ… В ОБЩЕМ, КОНЧИЛОСЬ КРАСИВО. НУ, НА ПРУХЕ ЭТА МАЛОСТЬ ЗАЖИЛА, КАК НА СКОТЕ, А НЕВЕСТКА, ОКАЗАЛОСЬ… ЗАНИМАЛАСЬ КАРАТЕ. 30 декабря 1982 г.

ПЕТРОВ ДЕНЬ

(Сказка)

Потерял старик юмор.

И за печкой искал, и в подклетье искал, и в подпитьи искал — нет нигде. Загорюнился старик, занюнился.

Что ни оглянется — весь мир точно сажей выпачкан. В окно зыркнет — дождь идет. В будущее глянет — зима надвигается. Свет зажжет — мухи оживают, жужжат, роятся, в волосах путаются. Погасит свет — мыши бегают, ногами стучат.

Лег старик на кровать лицом кверху. Заскрипела кровать. Паук с потолка козявку спустил на паутине к самому стариковому носу. Закрыл старик глаза и возроптал своим стариковым голосом:

— За что мне такая обида? И обеда у меня нет. И обрыдло мне все на свете. И ободья на колесах полопались, телега не на ходу, уехать нельзя. Вот сейчас плюну на все и отдам концы, узнаете тогда, как без меня!

Вдруг из темноты пискнул непонятный голос:

— А что с тобой, что без тебя, все равно материя едина!