В борьбе за жизнь
Шрифт:
В конце марта сразу потеплело… Снег дружно и быстро стал таять, разрыхлился, осел и почернел. Небо заголубело по-весеннему. Горячие солнечные лучи щедрыми потоками полились на землю. В затишье, на гумнах и на пригорках, где солнце пригревало сильней, показалась прошлогодняя подсохшая травка. Вербы распушили свои белые почки.
Лед на реках еще не тронулся, но уже местами по оврагам бурлили звонкие ручьи. Они шумно вливались в реки, образуя широкие вздувшиеся полыньи. Мужики ждали большой «полой воды». По их приметам это всегда бывает в годы, когда «мокрая осень, снежная
Кирик снаряжался в город. Он подрядился везти проезжавшего через Камаевку страхового агента. Обоим хотелось двинуться в путь с раннего утра, когда снег еще скован морозом и лежит твердым пластом на полях.
Солнце еще не взошло… На востоке ярко алела заря… Первоапрельский утренничек пощипывал за щеки.
Кирик налаживал взятые у соседа сани с задком, обитым рогожей. Надо было везти путника с удобствами. В сани он впряг Карюху, старую и добрую лошадь, прослужившую его семье много лет. Затем Кирик положил ковригу хлеба в школьную сумку, сунул на передок саней отцовский чапан, потрепал по холке Карюху и стал прощаться со своими.
Анисья и сестры вышли его проводить. Анисья потрогала рукой сани, посмотрела на светлое голубое небо и с беспокойством сказала:
– Останься лучше, Кирюша, дома!.. Видишь, время-то какое непутевое!.. Как бы беда какая не вышла! Не потони!..
Кирик тревожился и сам. Но он не хотел показывать своего чувства перед матерью и, стараясь казаться бодрым, ответил:
– Ничего не приключится, мамушка!.. Надо же кому-нибудь работать…
– А то остался бы, родной, – сказала Анисья. – Болит что-то у меня сердце за тебя!..
Слова матери вселили в Кирика страх… Но он подумал: «У матери всегда за нас сердце болит!» – и решительно заявил:
– Нет, мамушка, поеду!
И даже пошутил с Варюшкой:
– Гостинцу тебе, Варюшка, из города привезу!
Варюшка от удовольствия разинула до ушей рот и засмеялась:
– Пливези, Килюска!
Анисья крепко-крепко целовала его на дорогу, точно отправляла на смерть. А когда он отъехал от ворот, все долго смотрели ему вслед, пока он не скрылся из виду…
У въезжей избы Кирик остановился. Быстро он взбежал по ступенькам крылечка и вскоре вынес, сгибаясь под тяжестью, корзину и чемодан путника. Страховой агент, высокий мужчина, с аккуратно подстриженной бородкой, в бараньей шубе и в мерлушечьей шапке, недоверчиво посмотрел на него.
– Довезешь, малец?..
Кирик выпрямился во весь рост и с достоинством ответил:
– Не впервой езжу!.. Довезу!..
– Не искупаемся в овражках?..
Кирик засмеялся;
– Зачем же купаться?.. Вот подождем лета, тогда купаться станем!
IV
За селом начинались пашни. Местами уже чернела земля, и на буграх с криком разгуливали первые прилетные грачи, поворачивая к дороге черные головы.
Солнце косыми лучами золотило встречные березки.
Кирик стоял на передке, бойко потряхивал веревочными вожжами и резво понукал Карюху:
– Н-но, милая!.. Потрудись!..
Он думал о том, как бы поскорее добраться до вымощенной трактовой дороги. Она начиналась за десять
Он мысленно прикидывал, сколько верст проехал и сколько еще осталось ехать. В трех верстах от их села находилось первое топкое место – Устин дол. Маленький ручеек этого дола пересыхал летом. Но зато весной он превращался в глубокую и бурливую реку… Кирик знал, что в Устином долу во время распутицы однажды даже утонул их сельчанин – мужик.
«Только бы благополучно миновать Устин дол! – думал он. – А там Кривая балка уже не так страшна…»
Кривой балкой назывался второй небольшой овражек на пути.
Он время от времени поглядывал на солнце. И ему казалось, что оно с неимоверной быстротой поднималось все выше и выше и жадно пило влагу, растопляя глубокие снега. Поля курились белым прозрачным паром. Далеко в небе слышался крик перелетных птиц.
К Устину долу вел длинный спуск. Сани катились легко, и Карюха пошла веселей.
Агент на спуске приподнялся в санях и внимательно стал всматриваться вперед.
– Ну что?.. Как?..
– А ничего!.. Проедем!.. – уверенно ответил Кирик. – Теперь всю воду морозом в снег подобрало.
Дол темнел спокойно и загадочно… Кое-где по берегам его свисали бахромой ледяные сосульки. Солнечные лучи обточили их, – как тонкие иглы. Внизу снег осел, стал тяжелым, и местами его покоробило. Под ним чуть слышно вздыхала и бурлила вода… Дорога еще не разрушилась. Она, как черный узкий обледеневший мост, перекидывалась с одного берега на другой.
Умная Карюха насторожила острые и тонкие уши и прошла осторожно по этому «снежному мосту», который не сегодня-завтра должен был разрушиться.
Кирик повеселел. Очутившись на другом берегу, он с облегчением вздохнул и сказал:
– Вот хорошо проехали!.. Самое опасное место!
Без приключений миновали и Кривую балку. И когда Кирик выехал на тракт, ему было радостно от того, что кругом так шумно, светло и тепло… Пробежала почтовая тройка, побрякивая звонкими колокольцами. В лад весенним песням гудели телеграфные проволоки на столбах.
Кирик по-ямщицки намотал вожжи на руку, Карюха прибавила шагу и застучала подковами по хорошо накатанной дороге…
V
В городе страховой агент дал Кирику пять рублей и еще шестьдесят копеек прибавил на чай.
Близилась ночь, и Кирик решил двинуться в обратный путь на следующий день. Надо было дать отдых и Карюхе.
На знакомом постоялом дворе он дал лошади корму, а сам пошел купить, что нужно.
Пятирублевую бумажку он зашил в тряпочку и на крепкой веревочке повесил на шею, чтобы не потерять. Он все время чувствовал ее своим телом. А из чаевых денег гривенник оставил за ночлег, на гривенник купил баранок для дома, за двугривенный платок для мамушки, за двенадцать копеек красную ленточку для Даши и за три копейки деревянного медведика для Варюшки. Себе он оставил пять копеек на кипяток и вообще «на случай». «Ну, ничего, – думал он, – обойдется, Мне хватит!»