В бой идут одни пацаны
Шрифт:
Левченко подошел к нему и спросил:
– Что случилось, Барфи? Чего злишься?
– Какая-то сволочь предупредила бандитов. А я сильно ждал. Я должен быть стрелять их как шакалов.
– Успокойся, Барфи, настреляешься еще.
– Пока живой, стрелять буду. Кончатся патроны, зубами глотки этим шакалам грызть буду.
Рудзи Джалилов успокоил солдата, у которого боевики вырезали семью. Он приобнял боевого товарища и что-то долго говорил ему. Макамов поднял пулемет и пошел к БМП, увешанный патронными лентами,
Подразделения вернулись в детский сад и больницу.
– Миша, сходи в больницу, посмотри, как там личный состав батареи, – попросил Марин Левченко.
Батареей на тот момент командовали офицеры, как и их подчиненные, призванные из запаса по мобилизации. Так что о какой-либо дисциплине речи быть не могло.
Михаил прошел в одноэтажное здание больницы. У минометчиков все было спокойно. Человек пять сидели в фойе на кошме. Перед ними стоял закопченный чайник, пиалы. Бойцы чаевничали. Кто-то лежал на кровати, кто-то играл в нарды.
Осмотрев расположение, Михаил остановился у кабинета стоматолога, дернул ручку. Дверь оказалась открытой. За столом пил чай пожилой таджик в белом халате.
– Салам! – поприветствовал стоматолога Левченко.
– Салам! – ответил таджик и спросил: – Зубы лечить пришли?
Михаил присел на стул напротив врача.
– Нет, с зубами пока, слава богу, все в порядке. Как вас зовут?
– Икрам Рахимов.
– Так вот, Икрам, я спросить хотел, почему вы здесь остались, когда весь персонал бросил больницу? Кого тут лечить?
Рахимов ответил:
– Я тоже хотел уехать в Душанбе, там еще работу найти можно, а потом узнал, что в кишлак придут военные. Много военных. Решил остаться. Может, нужен буду, зубы-то болят гораздо чаще, чем, скажем, горло.
– Решили подзаработать?
– Ну, в общем-то, да. Если кто-то заплатит, не откажусь.
– А может, вас, господин Рахимов, в кишлаке боевики оставили? Ведь вы идеальный источник информации. Все видите, все слышите. Лучшего прикрытия для агента и не придумаешь. Тем более что и придумывать ничего не надо. Что скажете?
Таджик побледнел. Он прекрасно знал, что даже ни на чем не основанное подозрение может привести к расстрелу, и видел в этом офицере серьезную угрозу.
– Что вы такое говорите? Какой агент, какая информация? Спросите людей, которые остались в кишлаке, может ли Икрам быть предателем.
– Почему предателем? Для своих, для боевиков вы не предатель.
– Зачем мне боевики? У меня в кишлаке жена, трое детей.
– Этого достаточно. Стоит пригрозить, что убьют семью, и все, агент готов.
– Я не агент, честное слово. Детьми клянусь!
Левченко улыбнулся:
– Ну и ладно. Не агент, значит, так тому и быть. Но, Икрам, если мы узнаем, что ты связан с духами, то пощады не жди. Кончим прямо в этом кабинете. Подумай о семье. Каково ей придется без кормильца?! А если ты все же завербован, то лучше признаться.
– Я же детьми поклялся.
– Хоп! Поверю. Но если кто-то начнет расспрашивать тебя о нас, то ты должен тут же сообщить об этом мне или любому другому русскому офицеру. Понял?
– Понял, господин лейтенант. Конечно, понял.
– Я тебе не господин, а пока еще товарищ.
– Извиняюсь.
– А оборудование у тебя, стоматолог, хреновое. Любая боль тут же пройдет, как окажешься в кресле, перед этим вот зубодробильным агрегатом.
– Да, оборудование старое, – согласился врач. – А где взять новое?
– Ладно, я пошел. Надеюсь, ты хорошо понял меня, не так ли?
– Хорошо понял, гос… товарищ лейтенант.
– До свидания. – Левченко вышел из кабинета и вернулся в детский сад.
Марин спросил:
– Ну что там, у минометчиков?
– Да пока все спокойно. Борзые, конечно, каждый делает что хочет, но чего от партизан ждать? Хорошо, что не грызутся между собой.
– Офицер в батарею нужен кадровый, чтобы гонял этих чайников.
– Где ж его взять?
– Надо переговорить с комбатом. Он мужик шустрый, что-нибудь придумает. В таком виде батарею оставлять нельзя. А то как бы утром не застать их расположение пустым. Ладно, если по домам разбегутся. А вдруг ломанутся к духам?
Но утрясать вопрос с кадровым офицером для батареи Марину не пришлось. Он решился сам собой, немного позже.
Ночь прошла спокойно. Никаких вводных не поступило, и утром после завтрака личный состав занялся обслуживанием техники.
Бон Кагомов, механик-водитель БМП взвода Левченко, лысый мужчина лет под сорок, решил проверить количество горючки в баках. В десантном отсеке имелась специальная трубка со шкалой, вот он и полез внутрь. После яркого солнца на улице в отсеке было темно. Кагомов не стал ждать, пока привыкнут глаза, а поджег кусок бумаги и посмотрел уровень. Всматриваясь в шкалу трубки, он не думал о горящей бумаге и бросил ее, когда огонь обжег пальцы.
Машина была старая. На днище собралась солярка, которая тут же загорелась.
Увидев, что пламя подбирается к боекомплекту, Кагомов, не раздумывая, выскочил из машины и заорал:
– Пожар!
Левченко, находившийся недалеко, обернулся на крик и увидел дым, поваливший из люков.
– Что горит?
– Соляра в десантном отсеке, – крикнул Кагомов и рванул подальше от БМП.
Левченко мгновенно оценил ситуацию. Если пламя доберется до боекомплекта, то снаряды взорвутся. Рядом скученно стоят еще девять БМП, четыре «Т-72», шесть «ГАЗ-66» с минометами и минами в кузове, другая техника. Все это может взлететь на воздух из-за подрыва горящей БМП.