В бурунах
Шрифт:
— Да, арабскому. Учителей у нас оказалось очень много, потому что весь третий батальон нашего соединения состоял из арабов.
— Откуда же набрали столько арабов?
— О сэр, это длинная история. Все наши арабы были выходцами из разных стран Востока: Трансиордании, Сирии, Палестины. Каждый из них был искателем политических приключений и каждый имел свою «программу»: один предлагал выселить англичан из Ирака, другой составил проект уничтожения евреев в Палестине, третий лелеял мечту о «великом Арабистане». Все они подолгу жили в Германии, обучились немецкому языку, приобрели навыки солдат, дипломатов и провокаторов. В Берлине, на
— Что же представлял собой ваш корпус?
— Это было совершенно самостоятельное подвижное соединение.
— То есть?
— То есть мы имели у себя все рода войск и могли действовать совершенно самостоятельно, без помощи и поддержки других соединений. У нас было три усиленных гренадерских мотострелковых батальона, каждый из них насчитывал почти по тысяче человек: первый и второй состояли из немцев, третий из арабов. Арабов было девятьсот человек. Надо вам сказать, что каждый из наших батальонов и по составу и по вооружению более походил на полк, чем на батальон. Кроме того, у нас был отборный танковый батальон, состоящий из двадцати пяти тяжелых и средних машин, а также свой авиационный отряд из двадцати пяти самолетов.
— Этот авиационный отряд был придан вам? — спросил я.
— Нет, он входил в «F» как его составная часть.
— А еще какие подразделения входили к вам?
— Рота связи, саперная рота, минометная рота — в ней были минометы разных калибров, разведывательный отряд на бронемашинах и мотоциклах, кавалерийский эскадрон, взвод метеорологической службы, колонна автомобилей «опель-блиц», а также артиллерия.
— Какая артиллерия?
— Артиллерийский дивизион четырехбатарейного состава пушек, батарея штурмовых стопятимиллиметровых орудий, тяжелый зенитный дивизион трехбатарейного состава и легкий зенитный дивизион двадцатимиллиметровых пушек. Затем, конечно, штаб, санитарная часть, хлебопекарня, мясобойня, различные мастерские и более мелкие службы…
— Ну, дальше!
— Осенью сорок первого года корпусу «F» присвоили опознавательный знак…
Курт Мауль замялся, пожевал губами и сказал виновато:
— Когда ваши люди окружили меня, я сорвал с себя этот знак и зарыл вместе с документами в песок. Так нам было приказано…
— Какой же это знак?
— Овальный венок, в венке склоненная пальма, восходящее солнце над желтым песком пустыни, а внизу черная свастика…
— Так. А долго вы простояли в Райне?
— До пятнадцатого января сорок второго года. Потом нас направили в Грецию…
Слушая пленного, я ничего не записывал, вопросы задавал редко, и, вероятно, поэтому Курт Мауль, поняв, что здесь не допрос, говорил очень охотно и откровенно.
— В начале февраля, — продолжал он, припоминая, — мы прибыли на греческий полуостров Сунион, в восьмидесяти километрах от Афин. Там нам было очень хорошо. Мы неплохо питались, пили вино, играли в кости. Правда, офицеры каждый день обременяли нас занятиями, но это было не очень тяжело и даже полезно.
— Чем же вы занимались?
— Немножко военным делом, но больше географией и политикой.
— То есть?
— Мы изучали страны Востока, главным образом Иран, Аравию, Индию. За полгода мы изучили рельеф этих государств, начиная от русско-персидской границы и кончая Индией. Нам рассказали о священных городах Аравии, о пустынях и о «дороге паломников», о жизни индусов, негров, о борьбе ваххабитов, о Багдадской железной дороге и о Геджассе. На четвертом месяце наших занятий мы уже безошибочно могли сказать, в каких оазисах Омана или Йемена произрастают маис, табак или хлопок, сколько жителей в Джидде, кто такой султан Ибн-Сауд и в каком году он захватил Эль-Хассу. Мы тщательно изучили-жизнь и деятельность полковника Лоуренса, и наш подполковник Рикс Майер, который, кстати сказать, знал Аравию не хуже Лоуренса, сказал нам, что близится час, когда мы, немцы, навсегда вышвырнем из Аравии, Индии и Палестины надменных английских плутократов и установим там власть фюрера…
Курт Мауль откашлялся, задумчиво посмотрел на костер, на сидящих вокруг партизан.
— В августе сорок второго года, — тихо сказал он, — когда армия генерал-полковника Клейста прорвала ваш Южный фронт и, перейдя Дон, вступила на землю Азии, наш генерал пришел к нам в казармы и сказал: «Пора!» Он сказал тогда, что фюрер поставил перед нами великую военно-политическую задачу…
— Какую задачу? — спросил я.
— Идти вслед за армиями Клейста на Кавказ, а потом, когда русские будут разбиты, начать поход на Иран, Аравию, Индию.
— Все это вы должны были выполнить силами вашего корпуса?
— Нет, наш корпус призван был стать ударно-штурмовым отрядом и политическим центром великого похода.
— Вы рады были получению этой задачи?
— Да, мы были готовы ее выполнить. Особенно радовался наш третий батальон, состоящий из добровольцев-арабов. Они уверяли нас всех в успешном завершении похода и говорили, что у нас только одно серьезное препятствие — Кавказский хребет.
— А разве англичан они не считали «препятствием»?
— О, нет! Мы все были убеждены, что стоящая в Иране десятая английская армия не выдержит нашего удара.
— Когда же вы прибыли в Россию?
— Мы покинули Грецию пятого августа, ехали через Болгарию и Румынию. Двадцать девятого августа мы остановились в селении Майорском, в Донбассе. Войдя в подчинение Клейсту, мы в строжайшем секрете двинулись в тылах его армий и дошли до Ачикулака.
— Почему же для вас избрали именно это место?
— Потому что таким положением наше командование решало двойную задачу: во-первых, отсюда мы могли идти на Иран двумя путями: через Баку и по Военно-Грузинской дороге, в зависимости от того, где быстрее обозначится успех, во-вторых, мы могли быть полезны в этих песчаных пустынях.
— Вы еще не вступали в бой?
— Третья рота нашего второго батальона шестнадцатого октября была введена в дело близ селения Андреев Курган. Но сейчас нам сказали, что в ближайшие дни придется сражаться, так как в пустыню прорвались казаки Кириченко и Селиванова.
— Через несколько часов вы, Курт Мауль, будете иметь честь разговаривать с командиром донских казаков генералом Селивановым, — не без удовольствия заметил я.
Мы встали и уселись в машину. Простуженно заворчал остывший мотор, и опять по сторонам побежали покрытые снегом буруны, тощие стебли чертополоха, бескрайные желтые пески.