В царстве глины и огня

Воскресенье. На кирпичномъ завод купца Поеремина не работаютъ. Время за полдень; рабочіе, пообдавъ, цлой массой высыпали за ворота на берегъ рки, на которой расположенъ заводъ. Тутъ и «земляники», тутъ и «порядовщики» съ «порядовщицами», тутъ и печники, состоящіе при печахъ, тутъ и обжигалы, однимъ словомъ — вс чины завода. Есть даже дти, мальчики лтъ двнадцати, служащіе погонщиками лошадей при мельницахъ, на которыхъ размалываютъ глину. Женщинъ добрая четверть. Есть молодыя, есть и старыя. Шумъ, говоръ, слышится сочная трехэтажная ругань, переливающаяся на вс лады, склоняемая и спрягаемая

во всхъ падежахъ, временахъ и залогахъ. Пестрютъ ситцевыя рубашки рабочихъ и яркія платья женщинъ. Большинство мужчинъ въ сапогахъ и опоркахъ, но есть и лапти. Въ лаптяхъ въ большинств случаевъ земляники, уроженцы Витебской губерніи. На нихъ виднются и пестрядинныя рубахи, и сермяжные армяки; большинство-же рабочихъ въ жилеткахъ поверхъ ситцевыхъ рубахъ или въ «спиньжакахъ». Передъ заводомъ, густо насорено подсолнухами… Гудятъ дв гармоніи въ разныхъ мстахъ и производятъ ржущій уши диссонансъ. Слышна пьяная псня въ одной сторон, въ другой сторон танцуютъ французскую кадриль, танцуютъ больше женщины съ женщинами, а мужчины стоятъ и смотрятъ, время отъ времени отпуская сальныя остроты насчетъ танцующихъ, но женщины этимъ отнюдь не смущаются. Вотъ протащили на дворъ четвертную бутыль съ водкой, и пять человкъ бгутъ сзади. Отъ группы танцующихъ отдляется замасленный картузъ съ надорваннымъ козырькомъ.

— Братцы! Примите меня въ компанію, говоритъ онъ бгущимъ.

— Нтъ, нтъ. Насъ достаточно, насъ и то шесть человкъ на четверть, отвчаютъ ему. — Мы новгородскіе, мы въ своей компаніи. Иди къ своимъ новоторжцамъ. Вонъ новоторы тоже на четверть сбираютъ.

— Ноаоторы — воры и ихъ не прошу къ нашему шалашу! восторженно взвизгиваетъ кто-то со двора и радостно взвизгиваетъ:- эхъ, загуляла ты, ежова голова!

— Братцы! Только чуръ длить водку поровну, а не по намеднишнему! слышится второй голосъ.

— Кто въ кабакъ бгалъ, тому полъ-стакана прибавки. Надо-же что-нибудь за работу, замчаетъ кто-то.

Среди диссонансовъ гармоники около танцующихъ кадриль выясняются звуки «Чижика».

— Руки въ боки, ноги врозь… Что за дама! Хоть ты брось! напваетъ кто-то изъ смотрящихъ на танцующихъ.

— Машенька! Вы пятками лягаете, а не крпко нажимаете! слышится возгласъ. — Вотъ какъ надо.

Раздается пронзительный женскій визгъ и танцы прерываются.

— Послушайте… Ежели вы не перестанете хвататься, мы скажемъ нашимъ новоладожскимъ, и они намнутъ вамъ бока, урезониваетъ второй женскій голосъ.

— О?! Что намъ ваши новоладожскіе! Нашихъ крестецкихъ здсь тоже достаточно. За себя постоимъ!.. угрожаетъ мужской голосъ.

— Плюнь, Машка, плюнь ему въ харю! Что съ нимъ разговаривать! успокаиваетъ третья женщина. — Танцуйте, двушки, четвертую фигуру. Ихъ, нахальниковъ, не переспоришь. Они ужъ извстные…

— «Дайте ножикъ, дайте вилку, я заржу маво милку»… поетъ пьяный голосъ и вдругъ прерываетъ:- Васька! Купи у меня платокъ. Вчера у татарина купилъ новый платокъ, а на кой онъ мн шутъ? Выпить хочется.

— Нтъ, что-же это, помилуйте!.. разсуждаетъ какая-то пожилая женщина. — Съ этимъ крестецкимъ просто сладу нтъ…

— Солдатъ… Ничего не подлаешь. Вс ужъ солдаты такіе… слышится возраженіе.

— Нтъ, надо, непремнно надо попросить нашихъ новоладожскихъ мужиковъ, чтобы ему печенки отбили.

— Не станутъ! Онъ грамотный, и новоладожскимъ нынче письма въ деревню писалъ.

На скамеечк за воротами сидитъ молодой парень въ блой холщевой

рубах и новыхъ желтыхъ несмазанныхъ еще сапогахъ и лущитъ подсолнухи. Парень безусъ, блокуръ, робокъ, глаза какъ-бы испуганные. Около него трется въ линючей ситцевой рубах и въ опоркахъ на босую ногу парень постарше, черный какъ жукъ, полупьяный, съ опухшимъ лицомъ и подбитымъ глазомъ.

— Назвался груздемъ, такъ ужъ ползай въ кузовъ. Ау, братъ… Поступилъ на заводъ, такъ нечего отъ заводскихъ отставать, а долженъ компанію съ ними водить, говоритъ заплетающимся языкомъ черный парень. — Чего ты подсолнухи-то жрешь! Брось! Это бабья сндь. Отдай вонъ Машк или Грушк — он теб спасибо скажутъ. А ты долженъ сороковку купить, самъ выпить и товарища угостить.

Блокурый парень глядитъ въ землю и молчитъ.

— Ты на заводъ-то поступилъ, такъ хоть-бы окрупенилъ кого виномъ, продолжаетъ черный парень. — Ни крупинки вина никому отъ тебя не досталось. А у насъ такое положеніе, что какъ новикъ вступаетъ — сейчасъ товарищевъ поитъ. Это ужь самоё малое, что четверть ставятъ. А ты — ничего.

— Знаю. Но тогда денегъ не было. Я на заводъ-то пришелъ голодный, а не токма что деньги. Радъ былъ, что до хозяйскихъ харчей дорвался, бормочетъ блокурый парень.

— А когда расчетъ получилъ, отчего четвертухи товарищамъ не поставилъ? У насъ, братъ, за это бьютъ, больно бьютъ, всю душу вышибаютъ, а тебя помиловали.

— Я расчетъ въ деревню послалъ. У насъ въ деревн нынче страсти Божіи… Все погорло. Хлба ни крошки… Работы нтъ. Отецъ съ матерью отписываютъ, что хоть суму надвай да въ кусочки или.

— Это, братъ, въ расчетъ не входитъ. Товарищамъ на это наплевать. А вчера второй расчетъ получилъ, такъ отчего вина не поставилъ? Да брось ты подсолнухи, анафема треклятая!

Черный парень ударилъ блокураго по рукамъ и вышибъ зерна. Тотъ наклонился, спокойно сталъ ихъ поднимать и отвчалъ:

— На второй расчетъ, ты самъ знаешь, я вотъ эти сапоги купилъ. У меня сапогъ не было, въ лаптяхъ пришелъ на заводъ.

— Я самъ, братъ, безъ сапогъ. Эво въ какихъ калошахъ щеголяю! проговорилъ черный парень и сбросилъ съ ноги опорокъ. — Прежде чмъ сапоги справлять, ты товарищамъ вина купи. Это твоя обязанность.

— Да вдь я и такъ теб вчера стаканчикъ поднесъ, когда въ заведеніи сапоги спрыскивалъ.

— Что стаканчикъ! Ты угости основательно. Веди меня сейчасъ въ трактиръ и покупай сороковку, а то подговорю нашихъ товарищей и они у тебя вс ребра пересчитаютъ.

— Да съ какой стати? Ты ншто товарищъ? Я земляникъ, а ты порядовщикъ, я витебскій, а ты тверской.

— Эхъ! И это еще заводскій разговариваетъ! Не заводскій ты, а нюня. Настоящій заводскій, коли на завод живетъ, всхъ рабочихъ за товарищей считаетъ. Пойдемъ, покупай сороковку!

Черный парень схватилъ блокураго и стащилъ его съ скамейки. Тотъ упирался.

— Н… Денегъ нтъ, говорилъ онъ.

— Врешь. Самъ видлъ, какъ ты давеча три двугривенныхъ вынималъ. Ставь сороковку. Хуже вдь будетъ, какъ съ отбитыми боками станешь валяться. Прикащикъ за прогулъ штрафъ напишетъ.

Блокураго парня черный парень уже тащилъ подъ руку.

— Не могу я пить. И такъ со вчерашняго, посл того, какъ сапоги спрыскивалъ, башка трещитъ.

— Это-то и хорошо. Тутъ-то и похмеляться надо. У меня у самого такъ трещитъ, что и на свтъ-бы не глядлъ. А опохмелимся — полегчаетъ. Иди, иди… Хоть по стаканчику выпьемъ, и то ладно.