В центре Вселенной
Шрифт:
Вот так на свет появились мы с Дианой: как мокрые, скользкие звереныши, мы выпали на оледенелый снег, с которого нас подняла Тереза, ставшая нам с тех пор верным другом и товарищем, советчиком и названной матерью. Тереза, которая потом подарит мне Палейко, строптивого игрушечного человечка из черного фарфора.
Он необыкновенный, Фил. Иногда он будет говорить с тобой и отвечать на твои вопросы.
А почему его так странно зовут?
Это тайна.
Но это произойдет много лет спустя, жарким летним днем, когда мы не станем и думать про снег и лед. Глэсс – хотя ей-то следовало бы знать, как все было на самом деле, – по сей день уверяет, что это была волшебная ночь, потому что наше с Дианой рождение отделило тьму от света и зиму от весны. Но факт остается фактом: по-настоящему теплый, сухой ветер подул лишь спустя три дня после нашего появления на свет. За неделю он растопил оставшийся снег и превратил сад Визибла в море белых подснежников и крокусов всевозможных расцветок, покачивающихся от его дуновений.
Часть первая
Подвал и чердак
Полотенце
Большинство мужчин, с которыми Глэсс крутила романы, я никогда не видел. Они приходили в Визибл поздним вечером или ночью, когда мы с Дианой давно уже спали, и тогда в наших снах звучали незнакомые голоса и где-то далеко хлопали двери. По утрам дом выдавал их ночное присутствие такими малозаметными следами истины, как не успевшая остыть кружка на кухонном столе, из которой кто-то спешно пил крепкий кофе, или упаковка из-под зубной щетки, небрежно смятая и брошенная на пол в ванной. Порой единственным свидетельством этого был висевший в воздухе запах бессонной ночи, неотвязный, как чужая тень.
Однажды таким следом стала телефонная связь. Мы с сестрой отправились на выходные к Терезе и по возвращении обнаружили в своих комнатах аппараты, наспех проложенный кабель от которых уходил в свежезаштукатуренную стену. Очередной воздыхатель Глэсс оказался электриком. «Теперь у каждого из нас есть свой собственный телефон, – удовлетворенно заявила она, подхватывая Диану левой рукой, а меня – правой. – Вам не кажется, что это здорово? Не кажется, что это так невероятно по-американски?»
Телефонный звонок застает меня на кровати, где я в полном изнеможении лежу, страдая от неотступной июльской жары, которая свалила меня с ног. От жары нет спасения даже по ночам – как усталое животное, она крадется по комнатам и коридорам в поисках нового логова. Я ждал этого звонка уже три недели – и мне прекрасно известно, кто на другом конце провода. Это Кэт. Вообще, конечно, Катя, но так ее не называет никто, кроме родителей и некоторых школьных учителей. Кэт вернулась домой после каникул.
– Фил, я приехала! – оглушает меня знакомый голос.
– Куда бы ты делась! И незачем так орать, – отвечаю я. – Ну и как?
– Кошмарно! Перестань ржать, я все слышу! Этот остров – такая дыра, ты и представить себе не можешь. И вообще, у меня серьезная психологическая травма на почве пребывания с родителями. Надо встретиться.
Я смотрю на часы.
– Через полчаса на Замковой горе?
– Я бы сдохла, если бы ты не нашел на меня времени.
– Поздравляю, коллега. Я за последние три недели чуть было не сдох со скуки.
– Слушай, а можно попозже – давай через час? У меня еще чемодан не разобран.
– Нет проблем.
– Я так рада тебя слышать… Фил?
– Ммм?
– Я по тебе скучала.
– А я нет.
– Я так и думала. Придурок!
Я кладу трубку на рычаг и еще минут пятнадцать, лежа на спине, рассматриваю ослепляюще белый от летнего солнца потолок. Через распахнутые окна волна за волной накатывает ветер, несущий запах кипарисов. Я протягиваю руку за плавками, скатываюсь с пропотевших простыней, подцепляю лежащую рядом футболку и тащу себя по коридору по направлению к ванной.
Ненавижу ванную комнату на этом этаже. Дверь в нее уже настолько перекосилась, что приходится наваливаться на нее всем своим весом, чтобы открыть и попасть в комнатушку, облицованную шашечкой треснувшего черно-белого кафеля, где с потолка тебе улыбаются трещины и сыплется на голову штукатурка. Чтобы по рассыпающимся от ветхости трубам из душа наконец пошла вода, приходится ждать минуты по три, а зимой старую и проржавевшую газовую колонку можно привести в какое-то подобие действия только посредством душевных пинков ногами. Я открываю кран, привычно прислушиваюсь к астматическому хрипу труб и уже не в первый раз жалею о том, что Глэсс ни разу не связалась с водопроводчиком.
– Из-за какой-то трубы?! – удивленно переспросила она, когда я, не выдержав, как-то раз намекнул ей на сугубо практические преимущества подобных отношений. – Дарлинг, ты что, считаешь, что я проститутка?
Тот, кто в свое время строил это здание, должно быть, был таким же сумасшедшим, как тетушка Стелла, которая четверть века назад во время своих странствий по Европе обнаружила эту уже тогда начинавшую разваливаться усадьбу, влюбилась в ее нетипичное для Старого Света очарование Южных Штатов и незамедлительно в нем осела. «Он стоил мне столько, сколько стоит горсть арахиса, детка, – с гордостью и предвкушением написала она тогда сестре в Америку. – У меня даже осталось немного денег на ремонт – а уж он-то нужен дому как воздух!»
Стелла не зависела от семьи материально. У нее за плечами была типичная жизнь университетской красавицы, которая задумывается о будущем только тогда, когда оно уже грозит стать прошлым: раннее замужество, ранний развод и не всегда приходящие в срок, но все же довольно внушительные алименты. Позволить себе роскошествовать она не могла, но на вполне беззаботную жизнь их хватало. В том числе на приобретение Визибла.
Усадьба, окруженная, по словам новоиспеченной владелицы, необъятными земельными угодьями, располагалась на холме на самой дальней окраине крошечного городка, отделенного от него рекой. За километр можно было увидеть ее трехэтажный фасад, к которому примыкал балкон, опирающийся на колоннаду, маленькие эркеры, устремляющиеся к потолку высокие створчатые окна и крышу, увенчанную множеством зубцов и фронтонов. Неудивительно, что Стелла в поисках подходящего, истинно американского названия для только что приобретенного богатства – дома, спрятавшихся за ним сарайчиков для дров и садовой утвари и бескрайнего, плавно переходящего в лес сада, из глубин которого выглядывали статуи в человеческий рост из некогда окрашенного, но давно уже поблекшего известняка, словно путники, обернувшиеся и обратившиеся в соляные столпы, – выбрала «Визибл» [1] . Как выяснилось вскоре, денег, оставшихся после покупки, едва хватало на то, чтобы покрыть даже малую толику расходов на ремонт. Кладка сыпалась, крыша в нескольких местах текла, а то, что некогда являлось садом, больше напоминало джунгли, где никогда не ступала нога человека.
1
Visible (англ.) – видный, заметный. (Здесь и далее – примеч. пер.)