В центре Вселенной
Шрифт:
– А если даже и о нем?
– Забудь об этом, – хихикнула она. – Или покажи мне такого парня, у которого не только с внешностью в порядке, но и коэффициент интеллекта не ниже 130 и в голове хоть иногда было бы что-то, кроме футбола, машин и огромных сисек.
– Один такой экземпляр в данный момент сидит напротив тебя.
– Ну, ты не в счет, дарлинг, – имитируя Глэсс, она мотает головой, и ее длинные светлые волосы рассыпаются по плечам так же, как у моей матери. – И даже если бы ты был в счет, я не стану вдаваться в то, что сказали бы на это мои родители.
Впрочем, я абсолютно уверен, что Кэт чихать хотела на то, что сказали бы ей на это родители, – а может, даже обрадовалась бы разразившемуся скандалу. Тогда, десять лет назад, встретившись в оториноларингологическом отделении, мы выяснили, что оба живем в одном и том же городке. За этим удивительным открытием незамедлительно последовала священная клятва вечной дружбы, до сих пор остававшаяся больным местом Катиных родителей. Я был сыном этой женщины – пресловутый образ жизни Глэсс уже тогда был предметом для обсуждения, – так что Кэт строго-настрого запретили со мной общаться. Ее отец был директором городской гимназии; благодаря его стараниям мы еще в начальной школе попали в разные классы. Когда мы немного подросли, он прилагал все усилия, чтобы его дочь не приближалась ко мне и на пушечный выстрел. Я часто задумывался над тем, действительно ли он был настолько глуп, чтобы не замечать, что чем яростнее он стремился возвести между нами неодолимую преграду, тем больше крепла наша дружба.
Уже тогда Кэт, по одной ей ведомой причине, возжелала покорить мое сердце, и эта мысль никогда не покидала ее. Она взрослела, и с течением времени ее родители все больше и больше сдавали позиции в этой борьбе. С невиданным упорством, смелостью и хладнокровием, которые мне в ней столь нравятся, она нарушает любые запреты и условия, не знает никаких предубеждений, как будто в момент рождения фея склонилась у нее над ухом и прошептала, что в мире для Кэт нет ни одной тайны, – и вправду, я видел ее удивленной, но по-настоящему шокировать ее чем-либо попросту невозможно. В глубине души она осталась все тем же босоногим «ушастиком», который, не говоря ни слова, отдал маленькому перепуганному мальчику свою ночнушку. То, что уже тогда Кэт ни в коей мере не была альтруисткой, – совсем другая история. Ведь друг – это тот, кто знает, каков ты на самом деле, но все равно продолжает с тобой дружить, верно?
Я более замкнутый, чем Кэт – мне никогда не хватало смелости быть настолько открытым. Есть вещи, о которых я ей не рассказываю, не из-за недоверия – вряд ли кому-либо я доверяю больше, чем ей, – скорее из-за того, что есть вещи, которые я пока не смог до конца осмыслить и принять. Как, например, мое отношение к Номеру Три.
– Может, еще ванильного? – ее голос выводит меня из раздумий. – Фил?
– А? Ой, я не знаю…
– Ваниль успокаивает душу.
– Это кто сказал?
– Это я сказала.
– У меня из ушей полезет.
– Заставь себя. За мой счет.
Она ухмыляется и подзывает официанта. За время разговоров в каждого из нас влезло по четыре порции мороженого. Кэт рассказывает обо всех тех ужасных деталях, из которых складывались ее неудавшиеся каникулы. Мы смеемся и строим предположения, каким обернется грядущий учебный год – а может быть, и вся предстоящая жизнь. В такой жаркий день, проведенный под ослепительно голубым небом, пахнущий летом, мороженым и предчувствием будущего, когда сердце без видимых причин начинает биться быстрее, хочется поклясться, что дружба не кончается никогда.
Широта взглядов
Вернувшись домой и закрыв за собой дверь, я слышу из кухни шум приглушенных голосов, перемежающихся нервным смехом. Ну что же, не попить мне молока. В Визибле, как легко можно предположить, гости.
– НЛО.
Я делаю шаг в сторону и едва не падаю. Прямо передо мной словно из-под земли вырастает худощавая фигура, уставившись на меня безжизненным взглядом.
– Диана! Когда-нибудь ты меня до смерти напугаешь!
По ней не скажешь, что моя скоропостижная смерть ее бы потрясла. Если мне не изменяет память, Диана всегда стремилась к тому, чтобы по ее виду вообще ничего нельзя было сказать. Гладкие темные волосы небрежно заправлены за уши. Несмотря на жару, ее бледное тело всегда укутано в чрезмерно большой черный свитер с высоким воротом и юбку землистого цвета до пят.
– Зачем ты опять подслушиваешь? – шепотом спрашиваю я. – Ты же знаешь, что Глэсс этого не любит.
Диана неохотно пожимает плечами. Уже не раз я задавался вопросом, что дает ее подслушивание разговоров многочисленных посетительниц Глэсс. В детстве мы делали это из чистого любопытства, но я вскоре забросил это занятие – с одной стороны, потому что никогда до конца не понимал, о чем вообще они говорят, а с другой – потому что их всхлипы, стоны, гневные возгласы и возмущенный шепот в какой-то момент стали неотличимы друг от друга. Но, возможно, именно это и заставляет Диану продолжать караулить у двери: чужие чувства помогают ей поддерживать связь с внешним миром.
– Смотри не попадись, – советую я ей.
Она неопределенно машет рукой, даже не глядя на меня.
– Я пока еще в своем уме.
– Я просто предупредил.
Глэсс чувствует себя связанной чем-то вроде тайны исповеди. Она не любит говорить о женщинах, приходящих к ней за советом – в основном по выходным или поздно вечером, когда она уже вернулась из Терезиной конторы. Платы за то, что она их выслушивает, Глэсс не берет, но большинство из них по собственной воле оставляют посильную сумму – когда больше, когда меньше – в знак благодарности. Глэсс завела привычку откладывать эти деньги «на черный день», о чем не устает нам напоминать: с этой целью на кухонном столе воцарилась Розелла, розовая фарфоровая свинья-копилка поистине гигантских габаритов, которой создатель под пятачком нацарапал улыбку вечного блаженства. Глэсс нашла Розеллу на блошином рынке – за бесценок, потому как левое ухо было давно отбито.
– И как долго она уже здесь? – шепотом спрашиваю я.
– Полчаса. – Диана все еще продолжает смотреть куда-то в сторону.
– Собирается развестись.
– Не разведется, – отвечаю я, снимая кроссовки и ставя их на нижнюю ступеньку лестницы. – Она уже сто лет собирается.
– Лучше бы развелась. Ее муж – просто свинья. Спит с другой женщиной, а НЛО настолько тупа, что потом стирает за ними простыни.
– Каждому свое. Может, ей это надо. Я был в городе – встречался с Кэт.
Диана поворачивается ко мне спиной и бесшумно, как дуновение ветра, скользит к кухне, чтобы вновь прильнуть ухом к стене. Не знаю, зачем я снова попытался пробудить в ней хоть какой-нибудь интерес к самому себе. Даже если мы ей и не полностью безразличны, Диана умело это скрывает. Моя сестра всегда была замкнутой, но вот уже пару лет ее жизнь оставляет ощущение насекомого, закупоренного в капле янтаря. Случай пообщаться с ней представляется все реже. Раньше мы каждый день выбирались на улицу, вместе шатались по окрестностям, бродили по лесу, исследовали берег реки, пока не валились с ног от усталости. Сегодня если Диана и выходит из дома, то неизменно в одиночестве; ее не бывает по нескольку часов, но на мой вопрос, где она гуляет столько времени в одиночестве, я никогда не получаю ответа. Наше общение исчерпывается обменом ненужной информацией.