В чужой стране
Шрифт:
— Костя! Ты слышишь меня, Костя!
— Слышу, — из пересохшего горла Шукшина вырвался хрип.
— Вот вода, пей. Дождик на улице… На, пей. — Сальников помог Шукшину приподняться, подал ему котелок.
— Шукшин, сделав несколько судорожных глотков, лег, тяжело дыша.
— Плохо тебе?
— Плохо, брат, ослаб…
— Ничего, они сдадутся. Не мы, а они сдадутся, убийцы. Всех убить все равно не смогут.
В низком глухом каземате тихо, слышатся лишь слабые стоны. Но вот сквозь толстые каменные стены доносится какой-то неясный гул. Кажется, что
— Костя! Костя! — Сальников крепко сжимает руку Шукшина. — Ты слышишь, Костя? Наши… Наши прилетели!
Шукшин приподнимает голову, подставляет ладонь к уху.
— Да, это самолеты! Неужели… Неужели наши! Боже мой, наши…
Каземат оживает. Люди, которые еще минуту назад лежали неподвижно, совершенно обессиленные, поднимаются, тянутся к выходу. Сальников помогает Шукшину встать, и они тоже покидают каземат.
Дождь прошел. Порывистый ветер разогнал тучи, в широких разрывах между облаками светятся звезды. Пленные стоят, запрокинув головы. Самолетов не видно, но гул моторов, ровный, звенящий, слышен все громче, отчетливее. Он звучит в ушах пленных радостным благовестом.
Где-то рядом ударили зенитки, в темном небе сполохами замелькали" разрывы снарядов. И почти тотчас вспыхнули лучи прожекторов, заскользили, заметались по небу. Чаще, захлебываясь, застучали зенитки.
В луче прожектора сверкнул самолет. Сразу же туда метнулось несколько прожекторов. Самолет тщетно пытается вырваться из перекрестия, лучи прожекторов цепко держат его, передвигаясь вместе с ним на юго-запад. Слева и справа вокруг него взблескивают разрывы снарядов.
— Им надо помочь, показать цель! — закричал Шукшин. — За фортами немецкие казармы, склады… — Сердце так колотится в груди, что он чувствует, как от головы отливает кровь. Вот-вот он потеряет сознание… — Товарищи! Свет… Свет!
Пленные бросились к казематам, вцепились в толстые доски, которыми были заколочены небольшие продолговатые окна. И почти одновременно, сразу в нескольких местах, пробились длинные полосы света.
Во двор лагеря ворвались автоматчики, открыли стрельбу. Но где-то совсем рядом, за крепостным валом, ахнула тяжелая бомба, за ней еще, еще… За фортом, там, где были вражеские склады, взметнулось пламя.
На другой день оставшихся в живых пленных отправили из Каунаса под Лейпциг, в лагерь Сталаг 304-1V-H, один из самых больших в Германии. Здесь осенью 1941 года гитлеровцы сосредоточили 35 тысяч советских военнопленных. К весне осталось в живых не больше трех тысяч. Теперь огромные шлакоблочные бараки, совсем опустевшие, снова набивали до предела.
Сталаг 304-1V-H… Гитлеровцы в полной мере показали здесь свою изобретательность. Широкая, в несколько рядов, полоса из колючей, густо переплетенной проволоки, вьющейся громадными спиралями. Через проволоку пропущен электрический ток. Кругом пулеметные вышки, автоматически действующая сигнализация. Стоит приблизиться к проволоке на 20–30 метров, и пулеметы открывают огонь.
Ночью
— Умеют, сволочи, строить. Но вырваться надо, а то конец.
— Конец, Костя, будет, когда мы потеряем надежду…
Через несколько дней группа пленных попыталась бежать. Ночью подобрались к проволоке, отключили ток и стали прорезать проход в проволочном заграждении. Перерезая одну проволочную спираль за другой, они к рассвету прошли почти всю десятиметровую полосу заграждений. Осталось не больше полуметра, когда их заметил часовой и открыл огонь. Беглецам удалось скрыться в бараке.
Через две недели побег повторился. На этот раз пленные прорыли глубоко под землей тоннель, который вел из барака под проволочное заграждение. Гитлеровцы обнаружили подкоп в самый последний момент, когда пленные уже подбирались к самой проволоке. Беглецам снова удалось скрыться.
— Вот видишь, возможность бежать есть! — сказал Сальников Шукшину. — Два раза им не удалось, а на третий уйдут!
— Надо найти этих ребят, связаться с ними, — ответил Шукшин. — Это сильные, смелые люди!
Но все попытки найти людей, готовивших побег, ничего не дали. Каждый пленный проявлял острую настороженность, боялся вступать в разговоры.
В один из дней, когда Шукшин стоял в длинной очереди за порцией похлебки, к нему протиснулся немолодой, высокий человек с желтым скуластым лицом, казах или киргиз. Шукшин с первого взгляда, по выправке, твердому, строгому выражению лица, угадал в нем кадрового командира. Улучив момент, незнакомец тронул Шукшина за локоть и заговорил быстрым, горячим шепотом:
— Немецкой пропаганде не верьте. Наши войска не уничтожены и не окружены… Это ложь. Враг остановлен под Воронежем. Наши контратакуют. Сильные бои на Дону… Это — последняя сводка. Передайте товарищам…
В Шукшине все затрепетало от радостного волнения. Он даже не смог ничего ответить, только крепко стиснул руку незнакомца. Тот в ответ коротко кивнул головой и незаметно отодвинулся, скрылся в толпе.
Позабыв о похлебке, Шукшин бросился в барак, к Сальникову, который уже несколько дней не поднимался — у него был сильный жар. Шукшин слово в слово передал другу все, что ему сообщил незнакомец.
— Контратакуют, слышишь, контратакуют! Значит, наши силы крепнут… А немцы кричат о полном разгроме войск Юго-Западного и Южного фронтов… Нет! Нет! — Шукшин до боли сжал кулаки, задохнулся от волнения. — Скоро погоним… Запомни мое слово — скоро!
— Не знаю… — Сальников, тяжело дыша, отер со лба пот. — Обстановка на фронте очень тяжелая. Зимой… Зимой погонят… — Сальников помолчал, со стоном повернулся на бок, пристально посмотрел в лицо Шукшину блестящими от жара глазами.
— Костя, где он мог услышать сводку Совинформбюро? Ты не подумал об этом?