В чужой стране

Вольф Абрам Яковлевич

Браток сел на круглое сосновое бревнышко, возле грядки.

— Я ухожу, Луиза…

— Уходишь… — Она выронила грабли, подошла к нему. — Я знаю, тебе нужно уйти…

— Посиди со мной!

Солнце клонилось к горизонту, над полем, которое начиналось сразу за огородами, над лесом, темневшим невдалеке поднимался легкий туман. Пахло пригретой солнцем влажной землей, травою, зацветающей липой. Они сидели рядом, прижавшись друг к другу, и молчали.

— Весна… — задумчиво проговорил Браток, глядя в сторону леса. — Хорошо в эту пору…

— У вас, в России, сейчас тоже весна?

— Весна. Наверное, яблони уже зацвели… У нас там солнечно. Выйдешь в море,

а оно горит все. Светлое такое, ласковое… как твои глаза.

— Светлое… Но ведь оно черное! Черное море…

— Только называется так — Черное… Когда солнце, так оно очень даже светлое. Искрится все… Да, Черное море… Последний раз я вернулся из плавания как раз в эту пору. Поднялся ранним утром, вышел на палубу, гляжу — берег вдали, Севастополь. Солнце только поднималось, яркое такое, как огонь… Город весь был в солнце. Казалось, будто он излучает эти ослепительные лучи… — Браток помолчал. — Город у нас красивый. Горы кругом, сады. Берег еще далеко-далеко, а аромат садов слышишь… Одна ока такая — Россия…

— Ты так хорошо говоришь, Мишель, о своей стране, — взволнованно сказала Луиза. — Мне иногда кажется, что я тоже там жила, в твоей России… Как бы я хотела увидеть твою родину, Мишель! — Голос Луизы дрогнул. — Нет, наверное, это невозможно, это только мои мечты. Мне сердце говорит…

— Оно ошибается, твое сердце, Луиза.

На крыльцо вышла мать. Она хотела позвать Луизу и Братка к столу. Но, увидев их, только покачала головой и вздохнула. «Молодость, молодость!» Постояв минуту в раздумье, вернулась в дом.

Вито Дюйвол

Кучеренко не вошел, а влетел в землянку:

— Нашел! Нашел этого дьявола! — загремел он, тормоша Дядькина, который спал на топчане.

— Какого дьявола? Отстань ты… — Дядькин сердито завозился под одеялом.

— Да очнись же, говорят тебе, Вито Дюйвола нашел!

— Вито Дюйвола? — Дядькин отбросил одеяло, поднялся. Сон как рукой сняло. — Ну-ну, докладывай!

Штабу бригады еще месяц назад стало известно, что в районе городов Хасселта и Диета действуют группы русских партизан. С тремя небольшими группами, оказавшимися за Дистом, связь установили сразу же. Туда поехал Дядькин, объединил разрозненные группы, создал из них новый, пятый, отряд бригады под командованием старшины Семена Дубкова. С партизанами, действовавшими в районе Хасселта, до последнего дня, несмотря на все старания разведчиков, связь установить не удавалось: о хасселтекой группе штаб узнал не через бельгийцев, а из документов фельджандармерии, перехваченных Никитенко.

По этим документам можно было заключить, что группа многочисленна, хорошо вооружена и действует активно. Начальник управления фельджандармерии Хасселта доносил: «Русскими партизанами руководит советский командир, имеющий хорошую военную подготовку и опыт диверсионной работы. Он связан с местной партизанской коммунистической организацией и возглавляет операции… По имеющимся у нас сведениям, бежал из лагеря Хоутхален. Приметы: рост средний, широкоплеч, волосы светлорусые, на бровях почти белые. Среди бельгийцев известен под кличкой Белый Дьявол…»

Связаться с группой Белого Дьявола Кучеренко удалось только через штаб бельгийских партизан в Льеже. Штаб связал его с комендантом района Хасселта Матье Нюленсом, а тот в свою очередь связал начальника разведки русской бригады с командиром группы бельгийских партизан района Люммен — Мельдерт Дезиреем Янсом. Яне взаимодействовал с группой русских, и только он знал, где живет Вито Дюйвол.

— У них отряд, — докладывал Кучеренко. — Отряд

небольшой, сорок два человека, но крепкий.

— Я по донесению жандармов понял, что командир там опытный. Руку кадрового командира сразу видать!

— Хо, кадровый… Да ему всего двадцать лет, ну, мабудь, двадцать один… Сержант, комсомолец.

— Сержант? — Дядькин удивленно вскинул брови.

— Сержант. Соколов, Дмитрий Михайлович, родом из Сибири… А Вито Дюйволом бельгийцы его недаром прозвали… Что дьявол, то дьявол. Огонь, парень, кремень!

— Огонь, кремень… Поэтом бы тебе быть, Вася, а не разведкой командовать. Расхваливаешь, будто ты с ним два года вместе воевал. Долго ты у них в отряде был?

— Полдня.

— Вот видишь, полдня…

— Так я же разведчик! Я сердцем человека чувствую! — загорячился Кучеренко. — У этого хлопца, Иван, такая биография, дай бог каждому… — Кучеренко закурил, сказал задумчиво: — Слушал я его, а сам думал: «Неужели же обыкновенный человек может иметь в себе такую силу?.. Знаю, что он говорит святую правду, сам через такое прошел, а вот гляжу на него и удивляюсь: как ты мог выдержать, откуда взялась в тебе эта недюжинная сила?» Да, Иван, удивительная сила в человеке… — Кучеренко прилег на топчан рядом с Дядькиным, замолчал. В землянке было полутемно, чуть светил огонек в лампе. Кучеренко курил, уставясь неподвижным взглядом на этот трепетный огонек. Лицо его казалось мягким, усталым.

— В плену Соколов был недолго, — снова заговорил он, — меньше года. Взяли его в августе сорок второго, на сталинградском направлении. В окружение попал… Побыл в лагере неделю и бежал. Поймали. Это еще в Цимлянском лагере было… Потом он из вагона пытался уйти, в полу Дыру прорезал. Опять поймали. В третий раз он здесь, в Бельгии, бежал. С Костей Тарбаевым. Это его первый Друг… Пробрались они в лес, связались с партизанами. Оружие у них сразу появилось — автоматы, пистолеты…

Бельгийцы дали?

— Нет, сами добыли. Соколов парень с головой. Бить гестаповцев, говорит, это полдела. Надо дороги из строя выводить, предприятия… Взялись они за диверсии, эшелон с гитлеровцами под откос пустили. А на второй операции засыпались — на засаду наскочили. Соколова и Тарбаева схватили. Так дубасили, что кожу на сто лет выдубили…

— Гестаповцы умеют!

— Подержали их в гестапо и отправили в лагерь. В карцер при караульном помещении посадили. Когда их в камеру вели, Тарбаев успел перочинный нож взять. Солдаты за столом в карты резались, а нож с краю лежал… Сначала они хотели решетку вынуть. Попробовали — не выходит. Решетка в потолке, никак не достать. Тогда начали дверь резать. Тарбаев слушает шаги часового, а Соколов ножичком работает… Всю ночь резали. Утром стружки схоронили в солому, разрез пылью затерли. А полицай, который баланду в камеру приносил, заметил. Понимаешь, заметил — и не сказал. Вечером, когда второй раз пришел в камеру, шепнул Соколову: «Если, мол, что задумали, — так делайте, завтра будет поздно». Видать, у этого полицая в душе еще что-то осталось… Ну, наступила ночь, и они опять работать начали. А дверь толщиной в два моих кулака… Попробуй-ка прорежь перочинным ножичком! Соколов все руки искровянил. Мозоли кровяные полопались, кости повылазили, а он режет. Да, у этого парня воля! К концу ночи кончили. Дождались, когда часовой зашел в дежурную комнату — он часто туда заходил, — и вынули доску. Соколов вылез первым, стал у двери дежурной комнаты. Только часовой вышел, он его за глотку. Без звука прикончил. Взяли автомат и ушли. Можно сказать, с того света вырвались… Ты не спишь, Иван?