В дали веков
Шрифт:
Они подходят ближе и ближе.
Вот один из них, почтительно склоняясь к другому, говорит:
– Здесь, конунг, лежит последний из сопротивлявшихся нам славян. Вот он!
Вадим видит, что варяг наклоняется, чтобы взглянуть на него, и сразу же узнает в нем Избора.
– Мал, ты был прав! – шепчет Вадим.
Глаза его закрылись, он тяжело вздохнул.
– Не стоит добивать, – сказал один из скандинавов и вложил меч в ножны.
Избор – это был он – тоже узнал Вадима. Грустный, печальный, возвратился он в свой шатер. Мрачные думы так и роились в
– Вот и исполнил я клятву! – шепчет он. – Ужасна была моя месть отвергнувшей меня родине, но отчего же у меня так тяжело на сердце?
В самом деле не удовлетворила, а еще более нагнала на Избора тоски так желанная им месть. Имя его прославляется скальдами. У него новое отечество, у него в Скандинавии семья. Даже здесь с ним брат его жены Олав, конунг Урманский, один из храбрейших викингов Скандинавии, здесь его братья Сигур и Триар, которых послал к нему Гостомысл, как только они подросли.
А нет ему облегчения в гнетущей его тоске.
Он видит свою родимую страну в море огня, родная кровь – кровь его братьев, лилась рекою, и всему этому главною причиною был только он – один он.
Он привел в родную страну толпы свирепых чужеземцев, он пролил потоки родимой крови. И все он, он.
За что? Разве виноваты в чем-либо эти несчастные, погибшие в пламени или под мечами свирепых скандинавов? Разве они изгоняли его из родимой страны? Как он мог мстить многим неповинным за преступления немногих виновных?
Угрызения совести жестоко мучили Избора. С этим врагом не мог справиться храбрый берсерк, отбрасывавший далеко от себя щит в пылу самой отчаянной сечи!
А кругом гремели победные кличи норманнов, торжествовавших свою окончательную победу над приильменской страной.
Размышления Избора были прерваны как раз тогда, когда тоска совсем овладела им.
Под сень шатра с веселым смехом вбежал Олав Урманский.
– Поздравляю, поздравляю тебя, наш славный вождь! – громко восклицал он. – Теперь, когда наши храбрецы сломили отчаянное сопротивление последних славянских дружин, славу твою скальды разнесут по всему миру.
Никакие тревожные думы не мучили Олава. Да и что ему? Ведь он был чужеземцем в этой несчастной стране. Ее беды ему совершенно чужды. Кровь ее сынов была ему не родной. Победа доставила ему только славу. Чего же более желать было удалому викингу!
– Перестань грустить, вождь, – говорил он, обнимая Избора, – я сообщу тебе весть, которая наполнит радостью твое сердце.
– Весть? Какую? – спросил Избор, грустно улыбаясь своему другу.
– Ты не раз говорил, что хочешь переменить свое имя – что прежняя вполне заслуженная слава перестала удовлетворять тебя. Так вот теперь и это твое желание исполнилось!
– Нет, мой Олав, не говори так, не терзай моего сердца. Если я и приобрел новое имя, то это имя полно позора, оно – имя предателя.
Олав с изумлением поглядел на своего друга, закрывавшего в тоске лицо руками.
– Не могу понять, почему ты считаешь себя предателем? – пробормотал он.
– Разве не я привел вас на ту землю, которая была моею родиной?
– А, вот что! Ну, забудь об этом. Прошлого все равно не вернешь, будущее же наше. Не горюй! Кто знает, может быть, для блага этой страны привели нас сюда светлые асы. Храбр этот твой народ, но дик он. Может быть, нам удастся заставить его позабыть свою дикость. Но перестанем говорить об этом. Хочешь знать, как зовут тебя побежденные, как произносится среди них твое имя?
Олав несколько мгновений помолчал и затем, таинственно нагнувшись к вождю, произнес:
– Рюрик!
– Что? – воскликнул тот. – Рюрик – сокол! Не может быть!
– Да, да, – подтвердил Олав, – ты сам знаешь: «рюрик» на языке скандинавов и «сокол» на языке славян – одно и то же. «Ваш вождь хищным соколом налетел на Ильмень», – говорят пленные. Даже и в песнях их ты так называешься! Вот тебе и желаемое тобою имя! Доволен ли ты, мой вождь?
Он при последних словах с тревогой взглянул на предводителя варягов, словно в забытьи шептавшего:
– Что же? Неужели же исполняется предсказание? Я стал соколом. Да, соколом. Рюрик я!
– И ты непременно должен принять это имя! – серьезно сказал Олав. – Помни, что ты добыл его на полях битв, что сами побежденные так называют тебя. Повторяю тебе, ты должен назваться Рюриком.
– Так и будет! – пылко воскликнул предводитель варягов. – Все кончено! Велика и всесильна воля богов! Нет более на белом свете Избора! Я Рюрик! Так зови ты меня, Олав, так пусть отныне зовут меня все мои храбрые товарищи.
Весь словно преобразовавшийся, с пылающим лицом вышел он, сопровождаемый Олавом, из шатра.
Их встретили громкие приветственные клики собравшихся у своего вождя храбрецов.
– Да здравствует наш храбрый Рюрик! – пронесся по полям славянским восторженный крик.
Скандинавы и варяги подняли вождя на щит и с громкими восклицаниями обнесли его вокруг лагеря.
Мысли Рюрика (так и мы будем теперь называть Избора) были далеко.
– Я стал Соколом! – размышлял он. – Что предсказала мне старая ведунья – исполнилось. Кто знает, может быть, исполнится и остальное.
И какой-то невидимый голос так и шептал у него над ухом:
– Владыкою полумира будешь ты!
2. ПРОБУДИВШИЙСЯ БОГАТЫРЬ
«Посмотрел, тряхнул главою,
Ахнул дерзкий и упал».
М. Лермонтов
Малого стоили селения славянские, сгорели одни, сейчас же и другие поставить можно. Меха же, которые награбили пришельцы, тоже добыть не трудно – много зверья в лесах приильменских, но было другое.
Варяги не за одной добычей пришли на Ильмень. Был у них и иной план. Они смотрели на приильменские земли как на начало своего великого пути «из варяг в греки» и полагали, что если оно будет в их руках, то и конец его, выходящий в Понт Эвксинский (Черное или Русское море), будет также свободен для них, а стало быть, и пышная Византия со всеми ее сказочными богатствами, собранными со всего мира, будет для них всегда доступна.