В дальних водах и странах. т. 1
Шрифт:
— Это нормальная цена всех здешних порядочных гостиниц, — пояснил нам господин Свиларич при нем же; но уличенный европеец нимало от этого не смутился, его апломб и благородный вид остались все те же.
— Как вы это устроили? — спрашиваем мы у вице-консула.
— А очень просто: сказал ему, что заявлю об этом собственникам гостиницы. Это обыкновенная проделка подобных администраторов с новичками: 12 франков он записал бы на приход, а остальное положил бы в свой карман. Они здесь таким образом целые состояния себе наживают.
Итак, цены слажены, можно, значит, располагаться на житье. Хамалы тотчас потащили из сеней наверх наши чемоданы. При этом я просто диву дался, глядя, как худощавенький поджарый арабчик. небольшого роста ловко взвалил себе на плечи мой большой сундук, весивший с кладью 10 1/2 пудов, и с какой легкостью потащил его вверх, на второй этаж. Я крикнул было другому арабу, чтоб он помог моему хамалу, но тот только усмехнулся на это и на ломаном французском языке ответил, что помощи вовсе не требуется, снесет и сам, ему-де нетрудно. Положим, наши так называемые "мужики" в гостиницах таскают и не такие тяжести, но ведь зато же там и народ какой — чуть не Геркулесы! Я поблагодарил хамала за такой верблюжий труд одним франком, и мой арабчик принял его даже с изумлением,
Первым делом до завтрака спустились мы вниз, чтобы тут же, в гостинице, взять холодную ванну. К этому так соблазнительно приглашало выставленное в коридоре печатное объявление, гласившее, что цена сему наслаждению всего два франка. Но увы! Эпитет "холодной" мог быть применен к ней разве в насмешку: вода оказалась совсем теплой, как из полуостывшего самовара (говорят, что это ее естественная температура летом). Она не только не освежила, но еше более размаяла нас, в особенности при этой ужасной духоте, которая в низеньких и тесных ванных каморках была такова, что хоть бы русской бане в пору. Затем, едва успели мы докончить свой туалет, раздался звон колокола, призывавший постояльцев к завтраку.
Кормят здесь очень недурно, и завтраки, равно как и обеды, всегда сопровождаются обильным десертом из разных свежих фруктов и ягод. Наша водка или вообще какой-либо другой из крепких напитков, какие мы привыкли у себя дома употреблять перед закуской, становятся при этих убийственных жарах окончательно невозможными, так как с ними рискуешь получить или удар, или воспаление желудка, что случается довольно часто с новоприезжающими англичанами, которые ни под какими географическими широтами не желают ни на йоту изменить свой привычный образ жизни: виски и херес в этих климатах зачастую сводят их в безвременную могилу. При самом легком французском столе здесь употребляется почти исключительно легонькое винцо Кларет, да и его-то пьют большею частью с водой. Но зато истинною роскошью является при этом лед, ежедневно производимый искусственным способом, и надо отдать справедливость хозяевам гостиницы, льду они не жалеют: прислуга то и дело накладывает его в стаканы, чуть лишь заметит, что предшествовавший кусок успел растаять. А таяние происходит очень быстро, и достаточно оставить стакан с растаявшим льдом на какую-нибудь четверть часа, чтобы вода уже значительно потеплела; со льдом же и подкрашенная кларетом она кажется восхитительным, ни с чем не сравнимым напитком и пьется с наслаждением, доходящим чуть не до жадности.
После завтрака я хотел было отправиться в город, чтобы поближе познакомиться с его наружностью и уличною жизнью, но это оказалось делом, превосходящим всякое добровольное рвение. С десяти часов утра и до трех с половиною пополудни в европейских кварталах прекращается всякая внешняя деятельность: улицы и площади совершенно пусты, тенистые бульвары и скверы тоже, банкирские и коммерческие конторы, присутственные места, магазины и лавки все заперты, повсюду наглухо спущены зеленые жалюзи, в ресторанах и кофейнях ни души; весь город отдыхает или, лучше сказать, томится физически, переживая в полном бездействии самое жаркое время дня в полутемных комнатах, приспособленных почти всегда таким образом, чтобы в них постоянно продувал легкий сквозной ветер. Разве уж самая крайняя безотлагательная нужда выгонит в эту пору европейца из дому на улицу, да и то он не пойдет пешком, а постарается сейчас же захватить первого попавшегося арабаджи и заберется к нему в самую глубь фаэтона с поднятым верхом, либо же садится верхом на маленького ослика и рысит на нем, прикрывая себе голову и спину большим белым зонтиком.
Преуморительное зрелище представляют иногда эти ослики, когда на них неумело едут европейцы, причем комичнее всего является самый костюм европейца с засучившимися кверху штанами. Нередко на осликах катаются и мусульманские дамы в своих черных широких фередже, наброшенных на голову, и это выходит гораздо красивее: восточный костюм как-то более гармонирует с этим патриархальным, библейским животным, чем какая-нибудь жакетка английского покроя. Ослики заменяют здесь наших легковых извозчиков, и на известных углах улиц их всегда можно найти по несколько штук в ожидании седока. Погонщиками их служат исключительно арабы, а чаще всего мальчишки от десяти до пятнадцатилетнего возраста. Здешние ослики необыкновенно ретивы и редко когда идут шагом, а больше всего трусят быстрой побежкой и иногда пускаются вскачь, и как быстро ни бежал бы ослик, погонщик его никогда не отстанет; он всегда бежит тут же сбоку или сзади и время от времени подбодряет своего кормильца хворостиной, либо взмахом руки, а то и просто словами. Погонщик положительно разговаривает со своими ослами, и эти последние, по-видимому, отлично понимают их речи: по тому или другому слову, или по крику поворачивают направо, налево, останавливаются, идут шибче или просто движением ушей и хвоста выражают свое удовольствие, когда их ласкают или просто хвалят. В этот день особенно много встретили мы их на набережной большого пресноводного канала, что протекает между озером Мариут и южной окраиной города, куда от пяти до семи часов вечера съезжается на прогулку все европейское и отчасти мусульманское население Александрии. Здесь место предобеденной прогулки и общих встреч местного высшего и полусвета. Кровные английские лошади в шорах, прелестные парные лошадки и мулы, и потешные карлики-пони со стрижеными гривами, управляемые кучерами арабами в белоснежных куртках и красных фесках или европейскими джентльменами, одетыми по последней модной картинке, бойко мчат сотни щегольских легких экипажей, ландо, фаэтонов, колясок, тильбюри и шарабанов взад и вперед по шоссе вдоль аллеи, обрамляющей берег канала, здесь выставка парижских нарядов и левантийского тщеславия. Все, у кого есть хоть какой-нибудь орденок, являются сюда не иначе, как с его бутоньеркой на сюртуке и даже жакете; а у кого нет, тот затыкает себе в петлицу какой-нибудь алый цветочек, чтоб издали походило на ленточку "Почетного Легиона". Из дам одни только англичанки да временно приезжие туристки из европейских стран одеваются просто, но элегантно: местные же левантинки, видимо, стараются, как говорится, пустить пыль в глаза и поразить не только роскошью своих нарядов и затейливостью фантастических шляп с чудовищно-большими страусовыми перьями, но и блеском своих бриллиантов, что твои замоскворецкие купчихи! Супруги же их, кроме орденских бутоньерок, щеголяют еще массивностью золотых цепочек и целыми коллекциями брелоков и множеством драгоценных перстней, надеваемых даже поверх перчаток. Здешние дамы вообще не дурны собою, есть между ними и красавицы, но все они отличаются чрезмерною наклонностью к полноте, которая у многих переходит даже в тучность. Это надо приписать, по всей вероятности, их сидячему образу жизни: при здешнем зное весь их моцион заключается только в прогулке по набережной канала и то не иначе как в экипаже.
Здесь же встретили мы и нескольких мусульманских дам в довольно прозрачных ясмаках, надетых по стамбульской моде, а стамбульский ясмак — это та же европейская вуалетка; разница только в способе ношения: европейки спускают ее сверху вниз, а стамбульские мусульманки подымают снизу вверх до половины носа, предоставляя всем возможность свободно любоваться их прекрасными глазами. Дамы, встреченные нами на канале, были жены разных либеральных пашей, старающихся перенимать европейские обычаи. С веерами или парасолями в руках, затянутых в парижские перчатки, они совершенно по-европейски сидели, развалясь на эластичных подушках своих венских и парижских колясок, и только шелковые фередже, прикрывая своими широкими складками их платья, сшитые по европейским фасонам, отчасти напоминали еще о Востоке; но об остроносых златошвейных туфельках, например, уже нет и помину: их всецело заменили европейские ботинки и туфли на высоких кривых каблуках. Впрочем, восточный характер сказывался еще в одной особенности: на козлах экипажей этих дам, или "паших", как прозвал их Федор Егорович, рядом с кучером непременно сидел губастый, обрюзгло-ожиревший негр-евнух, но и тот редко уже появляется в своем живописном костюме, променяв его на черный сюртук и крахмальные воротнички европейской сорочки. На набережной канала вообще толклось множество гулящего люда. Кто не имел собственного экипажа, тот старался захватить наемную коляску, а в крайнем случае довольствовался скромным осликом. Англичане, эти типичные долговязые представители альбиона, в своих шотландках, с неизменными пледом и гидом, ради оригинальности даже предпочитают осликов всем другим способам передвижения на здешней прогулке, и что за уморительные фигуры сплошь и рядом встречаются между подобными спортсменами! Но особенно забавен был один толстяк-баварец с непомерным брюхом, из-под которого виднелась только ослиная голова с ушами. Казалось, что на бедного ослика взгромоздилась целая пивная бочка, к которой кто-то ради шутки приставил руки с оттопыренными локтями и болтающиеся ножки. Тут же гарцевали на кровных арабских лошадях кавалерийские офицеры египетских войск и полицейские жандармы с карабинами "на изготовку", выставленные там и сям для порядка, а также разные английские приказчики и конторщики на наемных россинантах. Арабская молодежь, наполовину в европейских, наполовину в туземных костюмах, тоже трусила на осликах целыми компаниями, весело перегоняя друг друга. Неутомимые погонщики, разумеется, бежали тут же и криками или ударами старались подбодрить своих животных. Европейские, значительно уже поблекшие кокотки, с окрашенными в рыжий цвет волосами, нагло лорнировали из своих колясок дам местного общества и посылали дружеские кивки разным банкирам и негоциантам. Немало народу сидело и около кофеен под платанами и гуляло пешком по аллее, а группы более чем полуголых феллахов, аборигенов земли египетской, сидя на корточках под деревьями, с равнодушием каменных сфинксов глазели на всю эту сновавшую перед ними тщеславную и суетную толпу захожих "Франков".
Вот показались несколько полицейских, которые озабоченно и торопливо старались очистить в толпе место для проезда кого-то. Вслед за ними спокойно ехали рядом два кавалериста с карабинами "на изготовку", за ними легко, вприпрыжку, бежали два скорохода в алых бархатных куртках, залитых золотом; за скороходами шталмейстер хедива на светло-сером жеребце, а за шталмейстером сам хедив в роскошном ландо четвернею цугом, с жокеями. Светлосерые кони его экипажа подобраны были просто на диво. За ландо скакали толпою адъютанты, паши, камергеры и несколько человек кавалерийского эскорта. Выезд был вполне помпезный. Хедив сидел в ландо один и приветливо отвечал на поклоны, но только "Франки" мало обращали на него внимания и далеко не все спешили приподнимать ему свои шляпы. Это, конечно, очень независимо, но зато и очень невежливо.
Между тем по ту сторону канала, на самом берегу, шла своим чередом повседневная туземная жизнь в среде пригородных бедняков-феллахов, которые ютятся в маленьких, жалких глинобитных клетуижах, похожих более на хлевы или навозные кучи, чем на жилище человека. Там толпа феллахских девочек и женщин с открытыми лицами, в длинных черных балахонах, переходила от хижины к хижине, сопровождая свое шествие продолжительным голошеньем, которое удивительно как подражает урчанью болотных лягушек. Одна женщина, впереди прочих, несла на руках что-то покрытое платком или куском какой-то материи. Нам объяснили, что это общественный сбор доброхотных пожертвований либо на похороны, либо на свадьбу, так как и в том, и в другом случае он у феллахов совершается одинаковым образом, а именно: собирается толпа подруг и соседок той женщины или девушки, которая нуждается в пособии и отправляется вместе с нею вдоль по селению с одного конца до другого и всем хором урчит при этом на лягушачий лад, останавливаясь перед каждою хижиной. Если у матери умер грудной ребенок, то она несет его на руках в корзинке под покрывалом; в других же случаях под таким же покрывалом находится или миска, или плетеная плоская кошелка, куда всякий кладет какое-либо денежное, хлебное или вещевое пожертвование.
В самом канале, погружаясь в воду по шею, спасались от жары и мух рабочие мулы и буйволы и плескались бронзово-темные феллахские ребятишки, тогда как их собратья валялись нагишом вместе с собаками на пыльном берегу между опрокинутыми челнами. Вот под косыми парусами, напоминающими крылья чаек, проплыли одна вслед за другой две дахабие, увеселительные лодки с широкими белыми рубками на палубе. Корма и нос и мачты у обеих лодок были изукрашены зеленью, цветами, коврами и какими-то пестрыми лоскутьями, и из окон рубок неслись звуки торбанов и бубнов и слышались гортанные женские голоса, напевавшие какие-то песни. Такие дахабие ходят по Нилу и по каналам, предлагая свои услуги желающим совершить легкую увеселительную прогулку. Пользуются ими преимущественно туземцы, к услугам которых в каждой лодке, кроме местной музыки, имеются еще кальяны, кофе, шербеты и альме, иначе называемые "гавации", то есть публичные танцовщицы, певицы и гадальщицы, в роли коих подвизаются почти исключительно местные цыганки. Стоит лишь махнуть кормщику, и дахабие тотчас же пристанет к берегу, чтобы захватить нового желающего повеселиться пассажира. Зажиточные люди, по случаю какого-нибудь семейного или иного праздника, иногда нанимают себе дахабие на целый день и приглашают туда своих друзей и знакомых.