В дебрях Кара-Бумбы
Шрифт:
Мы вытащили из шалаша постельные принадлежности и, расположившись на них, стали смотреть в костер.
Огня уже не было, только тлели малиновые угли, да по краям очага вспыхивали сосновые иголки.
Зойка, поджав ноги и покусывая травинку, сидела рядом со мной. Мой локоть, которым я поддерживал подбородок, касался ее руки.
– Вот в такие часы хорошо рассказывать легенды, улыбнулся Владимир Сергеевич.
– Мне часто рассказывал их тот старик, который подарил мне женьшень.
– Какой женьшень?
– спросила
– Корень?
– Да, - ответил он.
– Это такой у меня талисман.
– Если Владимир Сергеевич его потеряет, то потеряет свое сердце, - пояснил я.
Я сделал ударение на слове «сердце» и почувствовал, как у меня под локтем шевельнулась Зойкина рука.
– А ну их… эти легенды!
– сказал Лешка-фольклорист.
– Они все про любовь! Давайте лучше анекдоты!
Но вдруг Зойка сказала:
– Мальчики, а кто меня пойдет провожать?
Мы с Лешкой переглянулись.
– Да посидите еще, куда вам торопиться?
– отозвался Владимир Сергеевич.
– Нет, меня уже дома ждут.
– А сегодня Владимира Сергеевича очередь!
– будто шутя сказал я.
– Ну, куда ему!
– Зоя махнула рукой.
– А может быть, ты, Лешка, теперь пойдешь?
– Я не могу, я под арестом!
– Трусишки вы, вот что я вам скажу!
– улыбнулась Зойка и отдернула руку от моего локтя.
– А теперь слушайте: я вас нарочно проверяла. Мои родители уехали в Москву, и я остаюсь вместе с вами.
– Вот и отлично!
– сказал Владимир Сергеевич, почему-то обрадовавшись.
– Свистать всех наверх! Нашей Белоснежке стелить в шалаше, а семь гномов будут спать около костра!
Зойке мы сделали постель прямо пуховую. Стелили ей при свете электрофары: сбили в одну кучу все листья в шалаше, отдали ей самую мягкую подушку и самое теплое одеяло.
Чего греха таить, мы с Лешкой думали: слава богу, что не пошли провожать! Куда идти: кругом темь, страшно! И вскоре все уснули. А я лежал и думал: а почему почти все легенды только об одном - о любви? И почему, когда Зойка с нами, не только мы, мальчишки, но даже и Владимир Сергеевич какой-то другой становится? А ведь он-то старше Зойки почти на девять лет!
В предутренней мгле я, поеживаясь, чуть приоткрыл глаза и в полусне усмехнулся: «Показалось!» Я увидел, что в глубине кустарника на краю тропинки, ведущей к шалашу, будто бы стояло что-то черное и мохнатое.
КОСТРЫ НАШИХ ДУШ
После первой ночевки в лесу Зойка позвонила со станции в Москву и узнала, что ее родители не приедут на дачу три дня, и, следовательно, она могла жить в деревне как ей вздумается.
А вздумалось ей остаться на этот срок у нас в шалаше и ввести новый образ жизни.
По утрам мы все вместе, кроме Владимира Сергеевича, должны были делать зарядку, а потом как очумелые бежать на речку. Мы стали чистить зубы углем, а в «санитарный день» стирали свое белье.
Зойка также постановила «прием пищи» производить только в определенные часы.
Раньше, до этих нововведений, мы по нескольку раз в день варили себе кофе «Здоровье» и садились за еду когда хотели, а теперь нашей казацкой вольнице пришел конец. Зойка вбила на лужайке осиновый кол и начертила лопатой по дерну циферблат. И когда солнечные часы, например, показывали шесть утра, на столе уже дымился завтрак и мы, причесанные и умытые, глядели на то, как Зойка раскладывала нам по тарелкам пшенную кашу.
Я затащил Лешку на стройку колхозного клуба, и он начал свой трудовой путь с чернорабочего: подносил Петьке и Мишке песок, размешивал в ящике цементный раствор. Сам же я был допущен к более сложным работам: притирал на цементной подушечке кирпич к кирпичу и даже брал в руки мастерок.
Заметив нас с Лешкой на стройке, к нам со всех сторон сбежались деревенские мальчишки, начиная с пятилетнего Васятки и кончая здоровенным Сашкой Косым. Ребята подтаскивали бревна, рыли яму под заборные столбы и укладывали лаги для пола из толстого подтоварника.
Я уже многое узнал: и что такое сшивать доски внахлестку, и как прибивать их заподлицо. Бутом назывался белый камень, очень прочный и водостойкий. Он обычно укладывается в землю. А подтоварник - это просто бревна длиной шесть метров и толщиной десять-двенадцать сантиметров. На земле возле дома была сложена обрешетка для крыши и тонкие доски для черного пола. Иногда я слышал, как Петька советовался со своим напарником:
– Какой раствор будем здесь делать: один к четырем или один к шести?
– А какая у нас марка в этом мешке?
– Не то «300», не то «400».
– Давай один к шести.
И Петька приказывал Лешке насыпать в ящик для раствора шесть ведер песку и одно ведро цемента.
А марки расшифровывались очень просто: чем выше марка цемента («200», «300», «400», «500»), тем больше песку он связывает и крепче схватывает.
Наблюдая за тем, как работают Петька и Мишка, и, прислушиваясь к их рабочему разговору, я понял, что каждая профессия имеет свой словарь и свои хитрости. И мне было приятно щеголять рабочими словечками:
– Эй, Сашка, давай сюда вагу, а сам зайди с торца!
Так мы укладывали венец - нижние бревна дома. Однажды подошел к нам Коляскин. Посмотрел на мальчишек, облепивших сруб, и сказал удивленно:
– Вот архаровцы! То их сахаром сюда не заманишь, а то сами налетели, как на мед…
Мы с Лешкой уже имели право есть мамо-папины продукты, потому что работали в поте лица. Так настояла Зойка. Владимир Сергеевич, правда, говорил, что это уже неинтересно, если мы все-таки начинаем прибегать к чьей-то помощи. Вот Робинзон Крузо добился всего сам, так и мы должны делать.