В диком рейсе
Шрифт:
А тут стоит чужой, расхристанный бичкомер, в желудке которого перевариваются его колбаса и сыр, украденные из ящика и слопанные просто так, за здорово живешь. Нет, этот разбой следовало жестоко покарать — и немедленно.
— Так это ты, навозная жижа? — прорычал Джонни и ринулся на Мак-Интайра. Тот все еще не мог оторваться от созерцания моря. Казалось, он вовсе не заметил беснующегося донкимена. Ухватившись правой рукой за медный обод иллюминатора, он даже высунул в него голову, словно старался разглядеть в воде нечто диковинное.
И вдруг, увидев, должно быть, в стекле иллюминатора отражение
Донкимен судорожно хватал ртом воздух, глаза его вылезали из орбит; он все еще не мог постичь, что за жуткая сила пригвоздила его к полу. Имей он прежде хоть малейшее подозрение, что такое может произойти, он попытался бы применить какой-нибудь хитрый контрприем. Но теперь ужасные тиски сдавливали его запястье и тянули вниз. Он уже лежал на полу ничком, извиваясь от боли.
И вдруг Мак-Интайр отпустил его, уселся на банке, достал из кармана окурок и всунул его в рот. Закуривая, он сказал всем нам так, словно и не было рядом побежденного донкимена:
— Значит, никакой рыбы-молота за последние недели вы не видели?
Джонни скосил глаза на нас, словно хотел прочесть на лице каждого степень своего позора Он не знал, что ему теперь делать: снова броситься на ирландца или разгонять нас Там, на банке, сидел новый повелитель — король в потертой рабочей блузе с оторванным рукавом. Мы молча расступились перед ним, когда Мак-Интайр поднялся и пошел прочь из столовой.
— Подъем, подъем! — прокричал триммер Вилли, пришедший из кочегарки будить очередную вахту.
Наконец Джонни встал, повязал вокруг шеи платок, надвинул на брови кочегарскую фуражку и безмолвно удалился в котельную…
Моя вахта начиналась в полночь. Я лег на койку, чтобы немного поспать. Но сна не было. Все необычайные события этого дня вновь проходили передо мной Я поймал себя на том, что отдергиваю краешек занавески, чтобы взглянуть на нижнюю койку напротив. Ее занял ирландец. Но койка была пуста, только грязный соломенный матрац лежал на ней. Подо мной спал Жорж, вместе с которым мге предстояло заступать на вахту. Я удивился тому, что не слышу его знакомого тихого посапывания. Свесившись с койки, я увидел, что не спит и он.
— Жорж, — позвал я потихоньку, — сейчас придет Мак-Интайр и ляжет на койку. Что же будет дальше?
— Что дальше? — ответил Жорж. — Эта противная рыба будет жить вместе с нами. Конечно, приятного мало, но ведь «списать» его мы не можем.
Немного погодя в кубрик вошел Мак-Интайр. Я наблюдал за ним сквозь щель в занавеске. Он стоял спиной ко мне. Я едва осмелился дышать, чтобы не выдать себя. Ирландец подошел к своей койке, и я увидел, как он достал из кармана штанов какую-то штуковину. Я пригляделся и вздрогнул: Мак-Интайр
В кубрике было душно. У ирландца на лбу крупными каплями выступил пот. Единым махом он сбросил с себя блузу и парусиновые штаны. Торс его, казалось, состоял из одних только сухожилий и мышц. Сухожилия стальными тросами тянулись от запястий вверх, к мощным плечам, к шее. Мак-Интайр вышел из кубрика, а через несколько минут вернулся, держа в руках болт длиной сантиметров в двадцать. Зачем он ему? Прежде чем я успел придумать какой-либо подходящий ответ, ирландец приложил тупой и довольно толстый болт к деревянной обшивке переборки и одним резким ударом кулака вогнал его в доску. На болт он повесил свои вещи.
Мак-Интайр уселся на койку и, вытащив из кармана потертых штанов какой-то небольшой предмет, стал с любовью его рассматривать. Не иначе, вещица была самым драгоценным его достоянием — плоская маленькая шкатулка, размером не более двух спичечных коробков. Она пыла богато инкрустирована и сработана так изящно, что в нашей убогой обстановке казалась святыней Крышку и боковины ее украшал отливающий голубизной перламутр с золотым орнаментом. По углам крышки красовались самоцветы, а в середине сверкал большой драгоценный камень.
Откуда у парня такая ценность? Как попала она в заскорузлые руки ирландского кочегара? Что он — убил телохранителя махараджи или ограбил сокровищницу Александра Македонского? А может, пользуясь своей нечеловеческой силищей, разбил бронированные двери египетского национального музея в Каире или обокрал дворец далай-ламы?
Мак-Интайр осторожно, прямо-таки нежно провел пальцами по краю шкатулки. Повинуясь действию потайного механизма, крышка откинулась. В шкатулке оказалась маленькая шахматная доска. Мак-Интайр принялся неторопливо втыкать крошечные фигурки в отверстия, проделанные в клетках поля. Но что это были за фигурки! Изящнейшие резные штучки из слоновой кости, стилизованные под рыб. Вместо обычных коней были морские коньки, слонами служили дельфины, киты выступали в роли ладей. Ферзей заменяли сирены с рыбьими хвостами. А короли! Одним из них был Нептун с трезубцем в руке, а другой… — я не верил своим глазам! — другой король представлял собой хитро изогнувшуюся рыбу-молот! «Белые» были отделаны золотом, «черные» — серебром. Каждая фигурка покоилась на цоколе слоновой кости и снабжалась шипом, при помощи которого она держалась в гнезде на поле. У рыбы-молота по обеим сторонам головы горели глаза-рубины.
Увлеченный, я, не отрывая глаз, смотрел из-за своей занавески на это диво дивное. Ирландец начал игру. Казалось, он совершенно позабыл о том, где находится Мак-Интайр пошел пешкой — маленькой изящной рыбкой. Играл он против «золотых», во главе которых была рыба-молот. ’Конечно, ему приходилось двигать фигурки и той и другой стороны, но на лице его откровенно было написано, кому он столь яростно пытается объявить мат. «Съеденные» фигуры ирландец с нежностью складывал в особый кожаный кармашек на внутренней стороне крышки.