В Дикой земле

Глухая чаща, непролазная часть леса, заросшая настолько, что свет почти не проникал сквозь кроны деревьев-исполинов. Забытое место, в котором даже время тянулось не так, как следует, замедлялось, застаивалось

В Дикой земле чащоба начиналась сразу за опушкой…

Одинокий путник двигался там, где давно не ступала нога человека. Ветви кустарников гнулись, чтобы дать ему пройти, камни расступались и даже деревья, простоявшие сотни лет на одном месте, казалось, старались потесниться, чтобы не мешать ему. Путник был высок и широк в кости, на могучих его плечах лежал видавший виды зелёный плащ с глубоким капюшоном, рваный и штопаный во многих местах, с изодранными полами. Грязные босые ноги заставляли твердь вздрагивать каждым шагом, а самые свирепые твари Дикоземья при его появлении припадали к земле и замирали, испытывая страх, быть может, впервые в жизни.

Наконец за деревьями показалось то, к чему путник стремился, потерявшееся так давно и так умело, что даже ему пришлось потрудиться в поисках. Домишко стоял посреди леса. Стоял как попало, среди дикой зелени, будто не строили его никогда, а появился сам, случайно где. Низенькая деревянная хижина, покосившаяся, заброшенная, чёрная от времени, поросшая мхами и вьюнами, снедаемая плесенью, пропахшая сыростью; не дом, — остов дома. Путник приблизился и стукнул в стену рядом с пустым дверным проёмом, отчего вся постройка покосилась чуть сильнее.

— Хозяйка! Дома ли ты?

Долгое время ничего не происходило, но потом густые тени, ютившиеся под дырявой крышей, зашевелились едва заметно и одна из них поднялась над прочими. Колышущийся силуэт с намётками на глаза и рот, нечто настолько тонкое, что почти не существовавшее в реальности мироздания.

— Неужто сам добрый господин, — зашелестел бесплотный шёпоток, — пришёл ко мне в гости? Какая честь…

— Можно ли войти?

— Входи, дражайший, входи. Но… какая беда, — забеспокоилась тень, — мне же нечего подать на стол. Совсем нечего…

— Всегда есть что-то, — молвил гость, сильно пригибаясь, дабы протиснуться внутрь и, распрямившись, подпереть крышу теменем. — Я непривередлив.

— Ах…

Тень провела огромного мужчину до кривенького стола, устланного словно скатертью слоем грязи. Стулом ему послужил старый гнилой пень, а вместо яств… что ж, помимо грязи на столе было несколько сухих листьев и надтреснутая крынка с зацветшей дождевой водой, — дары прохудившейся крыши.

— Чем богата.

— И тому рад, — молвил гость низким сильным голосом.

Он аккуратно собрал листья и вскоре они захрустели на зубах, а после была опустошена и крынка. Вытерев губы, путник улыбнулся:

— Спасибо хозяйка за доброту твою и гостеприимство.

— Спасибо тебе, дражайший, за то, что позволил сохранить лицо, — прошептала тень. — Всё, что осталось от него.

Внутри хижины было грязно и пусто. Фрагменты былой жизни ещё угадывались тут и там: обвалившийся очаг, обломки кровати, прогнившие, но ещё не все упавшие полки, черепки от посуды. По уму всё это уж давно должно было быть похоронено под завалившейся крышей и стенами, а потом поглощено буйной зеленью, чтобы даже воспоминаний не осталось, однако того не происходило. Одинокий дух ещё жил в этих стенах, ещё поддерживал из последних сил воспоминание о себе. Когда хижина завалится, её хозяйка навсегда покинет Валемар.

— Тебя нелегко найти.

— Я не прячусь, добрый господин. Меня просто почти уже и нет.

— Тяжело поверить. Когда-то твоё присутствие ощущалось на половине континента, стоило только перебраться через горы.

— Когда-то, — да. Но больше нет. — Тень приблизилась неслышно к гостю. — Добрый господин… ты помнишь, как я родилась?

— Помню ли? Да. Помню, как вокруг меня сновали мириады бесплотных частичек, новорождённых богов, которым только предстояло стать настоящими богами. Ни то пылинки, пляшущие на свету, ни то головастики, резвящиеся в пруду. Такие хрупкие, но с таким потенциалом. Помню, как выбрал тебя из сонма, выбрал случайно, честно, беспристрастно, одарил каплей силы и нарёк. Многие получили от меня этот дар, но мало кто из них прожил так долго как ты, Йеггария.

— Эгге, дражайший, я уже давно Эгге… И верно, никто не дожил до дня сего, — зашептала бесплотная тень, — я последняя рукотворная. Последняя твоя поделка, добрый господин, последняя, кто помнит тебя. Хорн умер совсем недавно. Я почувствовала его предсмертный крик.

— Знаю, — кивнул путник, — и соболезную твоей утрате.

— Не надо. Я испытала облегчение. Муж много веков был не в себе, с головой нырнул в омут злобы. Не смог забыть и простить, потерял разум. Мы не общались.

— И всё же я соболезную. Ну а ты, Эгге, смогла забыть и простить?

Тень качнулась, выдавая сомнение.

— Я смирилась, добрый господин и в смирении обрела покой. Одно лишь гложет, — этот замкнутый круг. Мы умираем, потому что нас забывают, но так тяжело умирать, не оставляя памяти о себе. Однако же всё лучше, чем сливаться воедино с этой мерзостью, с этой… Тьмой. Куча озлобленных божков-неудачников, тонущих в своей и чужой ненависти, потерявших свою самость, забывших собственные имена. Нет. Я уйду гордо с памятью о том, что меня звали Йеггарией когда-то. Это имя ты дал мне.

— И верно, — согласился путник. — Это действительно так.

А тень продолжала:

— Я догадываюсь, зачем ты пришёл.

— Неужто?

— Да… моя вечность заканчивается. Ты стоял у её начала, пришёл засвидетельствовать и её конец. Я польще…

От хохота вся хижина затряслась, с крыши посыпалась пыль, последние полки обвалились.

— Ты решила, что я пришёл проводить тебя в последний путь, Эгге? Неужели? Какая же ты смешная!

— Добрый…

— Вот уж нет! — Отсмеявшись, гость утёр навернувшуюся слезу и задумчиво поглядел на лучистый бриллиант, оставшийся в пальцах. — Нет. Я пришёл просить тебя об одолжении, малютка Эгге.