В дни Бородина
Шрифт:
И боль вправду стала утихать. Но вместо нее меня одолел какой-то странный озноб. Наверное, это происходило от большой кровопотери… Я ощущала слабость, а во рту появилась сухость. Тем не менее сознание мое оставалось ясным.
Глядя в синеющую высь широко открытыми глазами, я не могла разлепить высохшие губы для последней молитвы, и только мысли мои устремлялись вверх, в небеса – душа моя, исполненная уже торжественною обреченностью, просила Господа о прощении и о Царствии Небесном… Мое тело постепенно заполнял холод; жизнь вытекала из меня вместе с кровью. Все звуки доносились словно сквозь вату в ушах – крики рубящихся бойцов, выстрелы из ружей и пистолей, лязг сабель, а также стоны раненых и умирающих. А вот запахи ощущались остро, словно каким-то непостижимым образом они усилились в несколько раз. Запахи прелой травы, сырой земли, пороховой
Как же жаль умирать… А ведь Господь ранее всегда благословлял меня и отводил смертельную опасность… Почему же на этот раз Небесный Отец не спас меня? Неужели Он разгневался за что-то? Неужели очень скоро я предстану перед Ним в чертоге Его небесном? О нет, такого не должно случиться, он не мог позволить мне погибнуть в этом бою! Я шла в это сражение с чувством приподнятости и уверенности в том, что я уцелею и мы непременно победим… Да, кажется, победа уже за нами – это радует… Но отчего же сама я лежу с разрубленной ногою, чувствуя, как все глубже проникает в меня смертный холод?
В то время как мудрая душа моя готовилась к смерти, тело мое, еще достаточно молодое, управляемое горячим сердцем, отчаянно стремилось жить. Я двигала пальцами рук, словно бы стараясь убедиться, что все еще жива, я жадно смотрела в небо, боясь, что вот сейчас оно начнет тускнеть в моем угасающем сознании… А оно было синим, пустым и каким-то празднично-беспечным, это небо. Но лик Господа не сиял в нем призрачным видением, и ангелы не порхали там, в лазурной вышине… Тем не менее откуда-то на меня снисходила твердая уверенность, что Господь видит все, что теперь со мной происходит… В этот момент приближения смерти я как никогда отчетливо стала ощущать Его присутствие. Он не покинет меня, он позаботится обо мне… но вот каким образом – это оставалось непознаваемо для моего скудного человеческого разума. То ли он явит мне чудо и я выживу (что вряд ли), то ли, уготовив уже место в Царствии Своем, заберет скоро душу мою туда, в вышний мир, мир блаженства и покоя…
Я все ждала своей смерти, а она никак не приходила. Боль не ощущалась вовсе; впрочем, как и раненая нога. Сознание оставалось ясным, несмотря на то, что из меня, кажется, уже вытекла вся кровь. Это было для меня весьма удивительным, ибо я видела не раз, что происходит с теми, кто получил подобное ранение – они белели, черты их заострялись, и в конце концов они будто засыпали – но то была смерть… Я же испытывала только слабость. Мне было уже чрезвычайно трудно шевелить пальцами рук, но я продолжала это делать, всякий раз радуясь тому, что члены мои все еще подвижны и не захвачены умиранием. Кроме того, в моей голове стали возникать совершенно неожиданные для данной ситуации мысли – я думала не о себе и своей скорой кончине, не о предстоящей встрече с Всевышним, а о других вещах. Эти думы мои на самом деле являлись выводами из того, что воспринимали мои органы чувств, обостренные как никогда (за исключением разве что снизившегося слуха, но это было даже хорошо, так как оглушительный грохот пушек не позволил бы мне так умиротворенно размышлять и анализировать). Выводы, сделанные моим разумом, гласили – пришла помощь! Победа близка! Проклятые французы сдаются и отступают!
И вот звуки близкой схватки стихли. Где-то в отдалении еще продолжался бой: гремели орудийные и ружейные залпы, в единый рев смешивались русские и французские боевые кличи; но тут, вокруг меня, воцарилась благодатная тишина… И в этой тишине, которую нарушали лишь крики уцелевших врагов, бросивших оружие и жалобно взывающих к милосердию, слышалось торжество и ликование наших славных воинов, сумевших отстоять землю русскую от врага… Теперь же пришло время скорбному занятию – собирать раненых и оплакивать убитых товарищей… Кровь из моей ноги почти перестала струиться; наверное, ее больше не осталось во мне. Веки мои сделались тяжелыми от неимоверной слабости, и пришлось мне прикрыть глаза свои. Что ж, коли суждено мне именно сейчас отдать душу Господу – значит, быть тому. С такими ранениями не выживают… скорее всего, меня даже не успеют донести до лазарета. И пусть. Лучше умереть от раны, чем от стыда в тот момент, когда полковой хирург соберется оттяпать мне ногу и обнаружит, что я женщина.
Храня перед мысленным взором своим небесную синь – последнее впечатление этого мира – я готова была перейти в мир иной. И лишь одна мысль назойливо скреблась в моем сознании, отравляя значимость момента: какова же будет реакция боевых товарищей моих, когда они, подобрав мое мертвое тело, обнаружат, что я не мужчина? И думы об этом настолько беспокоили меня, что мне даже стало казаться странным, что в такой момент я тревожусь о подобных пустяках. Там, в Чертогах Отца Нашего, мне будет уже все равно, как отнесутся другие к моему обману. Главное, что сам Господь видит суть натуры моей, и только Он может осудить меня или же простить… Уповаю на прощение, ибо не из каприза глупого и не из извращенных побуждений притворялась я мужчиною, а исключительно из желания познать полной мерою свободу духа, что даровал нам Всевышний… Чиста душа моя перед Ним; воистину не совершила я никаких смертных прегрешений, что отвратили бы лик Его от меня навеки! Что было по неразумению либо по незнанию – в том каюсь искренне, ибо грешен человек от природы своей. Но во всех своих помыслах и устремлениях всегда озиралась я на волю Его, и во все дни дух Его животворящий пребывал со мною! Спаси меня, Господи, спаси и помилуй!
Но нашли меня не мои боевые товарищи, уланы Литовского полка, а чужаки в мундирах цвета пожухлой травы; они-то (как я узнала уже после), ударив в спину французским кирасирам, и решили схватку в нашу пользу, под корень вырубили целую французскую кавалерийскую дивизию. Но тогда я этого не знала. Просто около меня раздались тяжелые и уверенные шаги нескольких человек, затем чей-то голос на русском языке с незнакомым мне акцентом произнес:
– Вот этот тоже живой! Бери его!
И тут же несколько пар рук слаженно подхватили меня и со всей возможной бережностию уложили на носилки, после чего куда-то понесли. Дивно было все это; дивно и странно, ибо несущие меня вполголоса переговаривались между собой женскими голосами; они обсуждали какого-то обожаемого командира, который, как всегда, победил… Будучи несколько озадачена этой странностию, я уж было подумала – а не ангелы ли это небесные так заботятся обо мне? Впрочем, я постаралась пресечь свои мысли касательно несущих меня людей. Скоро все выяснится… если я, конечно, доживу до этого момента. Блаженно было лежать на носилках и ощущать спокойную и могучую уверенность, исходящую от крепких рук этих то ли женщин, то ли ангелов…
Я не помнила, как отключилось мое сознание. Раскачиваясь на носилках, я погрузилась в дрему, итогом которой могло стать только небытие; когда же я очнулась, то все окружающее показалось таким странным, что мне проще было счесть это за сон.
Первое, на что я обратила внимание – это то, что лежу я в воде. Да не в простой воде – вся она будто светилась, и в ней вспыхивали разноцветные огоньки. Я лежала так, что над поверхностию была только моя голова; все же остальное было погружено в эту удивительную жидкость, которая свойством своим делать тело чрезвычайно легким походила на морскую воду. Лежать здесь было до удивления комфортно – вода имела приятную температуру, а вдыхаемый мною воздух был легок и свеж, словно бы накачивался сюда с цветущих летних лугов.
Емкость, в которой я находилась, была похожа на ванну, выдолбленную из какого-то гладкого камня. Вертя головой по сторонам, я обнаружила, что нахожусь в просторном помещении с высоким потолком, воздух в котором также пронизан мерцающими огнями, а вокруг меня – спереди, с боков и, наверное, сзади – целые ряды таких вот «ванн», из которых тоже торчат чьи-то головы. Окон в этом помещении не было, и это наводило на мысль, что нахожусь я в каком-то подвале. Впрочем, подземелье это не было мрачным, а, скорее, загадочно-привлекательным. Кроме того, оно было наполнено тихими умиротворяющими звуками – плеском воды и звоном капель, что создавало впечатление своеобразной мелодии.
Большинство из тех людей, что лежали в ваннах, закрыв глаза, находились в полудреме, но некоторые, подобно мне, уже пришли в сознание и с любопытством пытались озираться по сторонам. Мерцающие в воздухе разноцветные огни и пляшущие по поверхности воды яркие искры создавали атмосферу покоя и внутренней созерцательности, а кроме того, смазывали черты моих соседей, не давая мне разглядеть их лиц. И где-то вдали в этом сияющем тумане двигались неясные фигуры служителей этого места, одетых в белые ангельские одежды. Они будто бы кого-то укладывали в ванны или, наоборот, доставали.