В дни Бородина
Шрифт:
Галина Петровна только кивала, слушая с внимательным видом свою помощницу, над головой которой мне вдруг стало видеться слабое свечение (впрочем, мне это могло и показаться).
– Что ж, – сказала докторша, когда ее маленькая спутница закончила свой доклад, – пожалуй, относительно данного ранения прогноз вполне благоприятный. Думаю, что после завершения курса лечения мы будем иметь полную ремиссию с восстановлением всех функций поврежденной конечности. Но в любом случае после извлечения из резервуара товарищу Дуровой потребуется провести повторный осмотр и назначить дополнительные процедуры. Во-первых, с ее ноги будет необходимо убрать этот безобразный шрам и, кроме того, при сеансе твоей, Лилия, пальцетерапии могут быть выявлены какие-нибудь скрытые до сей поры заболевания, которые придется лечить уже другими методами… Мда… – Склонив голову, госпожа Максимова внимательно посмотрела на меня, словно что-то прикидывая, а затем произнесла: – Полагаю, Надежду Андреевну можно будет извлечь из регенерирующей ванны уже через сутки.
– Извлечь? – разволновалась я. – Но простите, уважаемая Галина Петровна, как же это возможно? Как вы будете… эээ… извлекать меня, если тут кругом одни мужчины?
При этих моих словах маленькая докторша нахмурилась (как мне показалось, притворно), а взрослая, сочувственно вздохнув, сказала:
– Честно говоря, те, кто принесли вас сюда, не могли знать о том, что вы женщина, ведь вы были одеты в мужскую одежду. Вам требовалась срочная магическая помощь в виде регенерирующей ванны, погрузив в которую, человека уже нельзя вытаскивать и куда-то перемещать до завершения полного курса лечения. Но вы не переживайте, Надежда Андреевна, сейчас на вашу ванну, как и на все остальные, наложено особое маскирующее заклинание, из-за которого вашим соседям просто неинтересно смотреть в эту сторону, а также слушать наши разговоры. На самом деле для дипломированного мага это просто пустяк. Думаю, что в тот момент, когда придет ваше время покинуть это место, мы что-нибудь придумаем, чтобы избавить вас от стыда и неловкости… А пока… нет ли у вас каких-либо жалоб или пожеланий?
Говоря это, докторша смотрела на меня с лаской и участием, отчего я была немало растрогана, и даже почувствовала щипание в переносице. Только бы не расплакаться! Я настолько свыклась с ролью мужчины, что даже теперь, когда в этом не было уже никакого смысла, старалась удержать в себе это чисто женское побуждение дать волю своим чувствам… Я избегала докторов на всем протяжении моей службы. Мне приходилось это делать, так как любой врач мог без труда разоблачить меня. Если меня что-то беспокоило, то я никому не говорила об этом, надеясь, что само пройдет. Так оно обычно и получалось.
И сейчас я испытывала чувство благодарности к этой докторше, за то, что она так участливо интересуется, нет ли у меня жалоб или пожеланий.
– Спасибо, я всем доволен… – Тьфу ты, какая досада! Говорю о себе по привычке в мужском роде. Ну не поворачивается у меня язык говорить сообразно своему истинному полу! Кажется, что стоит сделать это – как тут же обрядят меня в юбку и посадят за ненавистное рукоделие! Хоть и понимаю, что в теперешней ситуации мои слова звучат до крайности нелепо. Впрочем, обе докторши сделали вид, что их вообще не волнует, в каком роде я о себе говорю. Прекрасное чувство такта!
– Вы уверены? – переспросила девочка.
– Ну… – медленно проговорила я, – разве что за исключением того, что мне неловко находится здесь в таком вот разоблаченном виде… но, как я понял, с этим пока ничего нельзя поделать. Хорошо хоть, что это, как вы сказали, маскирующее заклинание не позволяет всем этим мужчинам смотреть в мою сторону и слушать наши разговоры.
– Вы правильно понимаете, Надежда Андревна, – кивнула Лилия своей прелестной головкой, одетой в белый цилиндрический колпак, – увы, вам придется потерпеть… Смотрите на свое тело и привыкайте к тому, что вы не мужчина… как специалист, настоятельно вам это рекомендую. – Она внимательно вгляделась в мои глаза. – Вы понимаете? Со всей ответственностью заверяю вас, что у вас больше не будет необходимости притворяться мужчиной… Да-да. И еще вам предстоит сделать множество удивительных открытий – как относительно произошедших событий, так и насчет самой себя…
Я только кивала. Конечно же, меня не мог не разбирать интерес, что подразумевает под «открытиями» эта странная девочка, мне ужасно хотелось узнать все это немедленно, но я напомнила себе, что нужно иметь терпение и выдержку.
И тут маленькая «богиня», сочтя, что можно уже переменить тему, вкрадчиво осведомилась:
– А не хотите ли вы покушать, Надежда Андревна?
И только тут я осознала, что и вправду ужасно голодна…
07 сентября (26 августа) 1812 год Р.Х., день первый, 14:45. Бородинское поле, деревня Горки. Ставка главнокомандующего русской армией генерала от инфантерии Михайлы Илларионовича Голенищева-Кутузова
Когда южнее багратионовых флешей во фланг наполеоновской армии часто загрохотали пушки неведомых пришельцев, выбрасывая при этом вполне обычные клубы порохового дыма, главнокомандующий русской армией встал со стульчика, который за ним повсюду таскали адъютанты, и перекрестился. В подзорную трубу было видно, как распускаются в воздухе белые облачка разрывов гранат капитана Шрапнела, как под беспощадным обстрелом падают убитые и раненые, как смешавшиеся ряды французов обращаются в беспорядочное бегство. В битве наступило такое положение неустойчивого равновесия, когда даже одна дополнительная соломинка способна сломать спину верблюду; однако тот, кто привел на это поле солдат в мундирах цвета пожухлой травы, бросал на весы победы далеко не солому. Внимательно наблюдающий за полем боя Кутузов едва не пропустил тот миг, когда кусты на опушке Утицкого леса расступились и под прикрытием артиллерийского обстрела на открытое пространство стали выходить густые стрелковые цепи пехотных легионов.
Почти сразу после их появления в Горки на загнанном, тяжело дышащем коне ворвался молоденький запыханный корнет в мундире Литовского уланского полка. Подскакав к тому месту, откуда русский главнокомандующий наблюдал за ходом сражения, гонец соскочил с коня и, протягивая Кутузову пакет, опустился на одно колено.
– Послание к вашей Светлости от генерала Костенецкого! – выкрикнул юноша восторженным голосом, – мы победили и враг разбит!
– Встаньте, юноша, – ответил Кутузов, принимая сложенный несколько раз лист бумаги, – отдышитесь, представьтесь, наконец, и внятно расскажите, что там произошло. О том, что враг разбит, я знаю и без вас. У меня хоть и всего один глаз, но видит он ничуть не хуже, чем ваши два.
– Корнет Еремин, Ваша Светлость, – сказал корнет, поднимаясь на ноги, – ну как же я расскажу вам, что произошло, когда я почти ничего не видел? Сначала мы ударили в пики навстречу атакующим французам, потому что генерал Панчулидзев сказал, что если мы будем ожидать их атаки, стоя на месте, нас сразу же сомнут…
– Узнаю Ивана Давыдовича, – степенно кивнул Кутузов, быстро прочитавший коротенькую записку Костенецкого, – и, кстати, он был совершенно прав. Стоять кавалерии на месте в таком случае смерти подобно. Но давайте, юноша, продолжайте. Вы ударили по французам в пики, и что дальше?
– Сначала было тяжело, – честно признался корнет, – но мы рубились так, будто это наш последний бой, не надеясь победить, а только умереть с честью. Потом в един миг стало легче. Рубящиеся с нами французы стали мешкать и оглядываться на звуки боя, который неожиданно начался в их тылу. Мы же, напротив, насели на них с такой неистовой яростью, будто от этого зависела сама наша жизнь и спасение души. И тогда французы, вырубаемые и спереди и сзади, все из них, кто еще был жив, принялись бросать оружие и сдаваться в плен.