В дни Каракаллы
Шрифт:
Никогда не забуду тот день, когда Поликарп привел меня к Ганнису. Скопец, толстяк с одутловатым и желтым, как шафран, лицом, но с умными, скучающими глазами, сидел, по восточному обычаю поджав под себя ноги, на голубой подушке, брошенной на мозаичный пол, и черный, как эбеновое дерево, мальчик, с белками вроде двух сваренных вкрутую и облупленных яиц, что меня очень позабавило, овевал своего господина опахалом из павлиньих перьев. Ганнис был погружен в чтение какого-то свитка, когда привели к нему посетителей; прочитав несколько строк, он закрывал глаза, точно наслаждаясь содержанием книги или что-то обдумывая. Наконец поднял голову, вопросительно посмотрел на нас обоих и, отрываясь от одному ему известных мыслей, произнес
– Поликарп! Какой ветер принес тебя в Антиохию?
После всяких приветствий и расспросов о здоровье мой новый покровитель стал объяснять причину посещения:
– Я привел к тебе юношу родом из далекого города Томы, сына благочестивых родителей. Он направляется в Рим, чтобы добиваться там справедливости в сенате…
– Бесполезное предприятие…
– Совершенно согласен с тобой. Но таково его намерение. А в пути молодого человека постигли всякого рода бедствия, и ему теперь необходимо прожить некоторое время в вашем городе, чтобы собраться с силами. Так как юноша весьма искусный каллиграф, то я подумал, что он может оказаться пригодным тебе, принимая во внимание твою любовь к книгам.
Ганнис поморщился, как будто бы глотнув чего-то очень горького, а потом окинул меня внимательным взором.
– Тебе благоприятствует фортуна, любезный! На твое счастье, нашей молодой госпоже как раз нужен человек, чтобы помочь Олимпиодору присматривать за библиотекой и переписывать книги. Зрение старика слабеет с каждым днем, а госпожа любит хорошо переписанные свитки. Поэтому ты будешь делать все, что он тебе укажет, и содержать в порядке книгохранилище. Место это скромное, но разве не назначил Антиох своим библиотекарем прославленного поэта Евфориона? Надеюсь, ты не будешь бегать за молодыми рабынями, вместо того чтобы заниматься делом?
Я проглотил слюну, набежавшую от волнения или, может быть, от обиды, что со мной разговаривают подобным образом.
Ганнис взял в руку деревянный жезл, лежавший у голубой подушки, и три раза ударил им о пол. Вбежал молодой раб, у которого только бедра были обмотаны куском красной материи. Он привычно простерся ниц перед евнухом. Скопец приказал ему:
– Позови домоуправителя!
Явился довольно тучный человек с вкрадчивым голосом, имевший обыкновение поглаживать руки, как бы умывая их. Ганнис сказал ему несколько слов обо мне, и домоуправитель, все так же умывая руки и кланяясь, с таким видом смотрел на нового писца, точно испытывал ко мне необыкновенное расположение. Но когда он вел меня в книгохранилище, я слышал, как этот хитрец пожаловался незнакомому для меня человеку, как потом выяснилось – знаменитому философу Филострату, которого мы встретили в одном из богатых покоев:
– Странные вещи творятся в нашем доме! Библиотеку доверяют не опытному ритору, а мальчишке!
И пожал плечами.
Философ с полным равнодушием выслушал его слова и зевнул. Я же отлично понимал, что обязан переменой в своей судьбе лишь слепому случаю, хотя Аполлодор и учил меня, что на земле ничего не бывает случайного и всякое явление имеет свою причину. Но, может быть, думал я в те минуты, небо хочет вознаградить меня за испытанные несчастья и указывает путь, по которому я должен следовать, чтобы быть счастливым на земле. Чтобы преуспеть на других земных поприщах, от человека требуется исключительный ум, или красота, или огромная физическая сила, и благополучие человека в римском государстве покоится на лести и угождении богатым, а в мире книг царит философическая тишина.
Так началась для меня жизнь библиотечного переписчика и продолжалась до тех пор, пока я не встретил поэта Вергилиана. Целые дни я проводил в библиотеке, которая представляла собою обширное помещение, где на дубовых полках стояли медные сосуды со свитками, покоились написанные на пергаменте книги. Подслеповатый Олимпиодор говорил о них с нежностью и даже вынимал и показывал мне особенно редкие списки. Но так как на моей обязанности в этом доме лежала главным образом переписка пришедших в ветхость свитков, то библиотекарь немедленно дал мне работу. Для этой цели я расположился в соседнем, небольших размеров помещении, где стоял наклонный стол и на полке находились под рукой все необходимые принадлежности для писания. Чернильница была простая и глиняная, и до меня за этим столом сидел, может быть, какой-нибудь скриба рабского состояния, но обстоятельства тех дней не позволяли мне быть разборчивым, и я, вздохнув при мысли о покинутом отеческом доме, взял в руки тростник и обмакнул его в чернила. Отлично помню, что первой книгой, которую я переписал для Маммеи, были «Письма» Цицерона, и таким образом я невольно заглянул в жизнь этого замечательного человека и расширил свои познания о римском мире. Вообще мне ничего не оставалось, как благодарить судьбу, давшую мне не только пристанище в богатом доме, полном книг, но и счастливый случай познакомиться с таким городом, как Антиохия, и в свободные часы я бродил по великолепным улицам и с удивлением смотрел на прекрасные храмы и термы, на обилие воды в городских нимфеях, на женщин с нарумяненными щеками и подведенными глазами, на юнцов с завитыми локонами, на тысячи праздных людей в красивых одеждах. Меня толкали со всех сторон, обзывали глупцом или ротозеем, когда я мешал спешившим в академию или театр. А вернувшись в библиотечную тишину, я снова старательно выводил буквы или разглаживал пемзой папирус.
Второй переписанной моей рукою книгой был нашумевший трактат Тертулиана «О плаще». Работал я с большой поспешностью, так как оригинал надлежало возвратить антиохийскому епископу, с которым Маммея, хотя и не будучи христианкой, обменивалась книгами. Этот христианский проповедник, властный и образованный человек, иногда посещал нашу госпожу, и мне приходилось слышать, как они говорили о Христе, его смерти и воскресении, во что, видимо, совершенно верил епископ, но что вызывало легкую улыбку на устах Маммеи.
Однажды ко мне явился домоуправитель Александр и объявил, что госпожа требует немедленно принести ей книгу Тертулиана. Невежественный вольноотпущенник смешно перепутал имя автора, но я догадался, что речь идет о только что переписанном трактате «О плаще», и, захватив оба списка, отправился в таблинум, где обычно читала книги Маммея. Мне нужно было пройти целый ряд залов, уставленных статуями и расписанных сценами из жизни богов и мудрецов Эллады, и, переходя из одного в другой, я с бьющимся сердцем думал о том, что увижу сейчас ту, для которой с таким старанием переписываю книги.
Маммея возлежала на узком ложе, подпирая рукой белокурую голову. У нее была искусно сделанная высокая прическа, глаза напоминали своим цветом темные фиалки, и нежные румяна на щеках еще больше оттеняли ее взлелеянную под павлиньими опахалами красоту, но мне показалось, что во взгляде этой молодой женщины можно было прочитать печаль.
Вся картина и сейчас стоит перед моими глазами. Ложе на позолоченных ножках, голубая обивка, маленькие ноги Маммеи, обутые в башмачки из красной кожи… Я стоял со свитком в руках и не знал, как поступить с ним, не решаясь заговорить. Однако сидевший возле ложа красивый человек с подстриженной черной бородой и очень бледным лицом дружелюбно улыбнулся.
– Ты принес книгу, юноша?
Незнакомец взял свиток и передал его Маммее. Только тогда она заметила меня. Потом посмотрела на мою работу и усмехнулась.
– А ты в самом деле великий искусник в каллиграфии! Взгляни, Вергилиан, как отчетливо и красиво написаны эти буквы!
Тот, кого оно назвала Вергилианом, почтительно склонился над ложем, чтобы лучше видеть свиток, и покачал головой.
– Я скажу Ганнису, – промолвила Маммея, – пусть он наградит тебя за трудолюбие. А теперь ты можешь идти.