В долине Маленьких Зайчиков
Шрифт:
Коравье стоял на прежнем месте и прислушивался к удаляющемуся грохоту.
Только возвращаясь в стойбище, после того как его сменил Инэнли, Коравье вспомнил о предостережениях Арэнкава и Мивита. Как он мог указать чужим дорогу? Теперь они станут ездить взад-вперед, сдирать с земли железными полозьями драгоценный олений корм – ягель! Выходит, он собственным языком отрезал пастбище и отдал людям другого мира. «Негодный я человек, – выругал себя Коравье. – Как же теперь исправить оплошность? Надо скорее посоветоваться со старейшинами!..»
Росмунта сразу
Коравье заговорил сам. Он все рассказал жене и впервые в жизни спросил у нее, как быть.
Росмунта опустила глаза и тихо ответила:
– Что может посоветовать тебе женщина?
Коравье метнул на нее укоризненный взгляд.
– Не убегай от слов, как мышь от песца! – гневно сказал он.
Росмунта увидела, что муж по-настоящему сердится. Изменившимся от волнения голосом она проговорила:
– Если ты спрашиваешь меня, что тебе нужно делать, значит, мужчины стойбища окончательно потеряли свой разум со смертью Локэ! Может быть, самое лучшее – последовать за ним к верхним людям? Почему вы не хотите думать сами? Откуда вы взяли, что ваши собственные мысли хуже мыслей покойного Локэ?
Коравье слушал непривычно громкие для мужского уха слова жены и жалел, что заставил ее раскрыть рот. То, что говорила Росмунта, острыми иглами вонзалось в душу Коравье, будило мысли, которые он упорно от себя отгонял.
– Замолчи! – крикнул он и вышел из яранги.
Он постоял в нерешительности у входа. Желание просить совета у старейшин прошло.
С вершин гор тянуло вечерним холодом. Солнечные лучи вырывались из-за зубчатых гребней и косо ложились на яранги, которые казались путниками, изнемогающими от трудного многодневного перехода. Коравье чувствовал сильную усталость. Будто он долго шел, переваливая вершину за вершиной, в поисках отбившихся оленей. Солнце падало за край земли… Холод шел из недр земли, – если снять несколько слоев почвы, наткнешься на вечный лед… По мере того как остывал воздух в долине, остывал и гнев Коравье. Оставалась лишь большая обида. И главным в этой обиде было то, что Коравье чувствовал виноватым себя.
Разве еще при жизни мудрейшего Коравье не думал порой о том, что будет после смерти Локэ? Или не тревожили его неясные чувства, сжимающие сердце? Или глаза не видели мелькающих в голубом небе железных птиц и уши не слышали разговоров о колхозах?..
И теперь, как ни отгонял от себя Коравье беспокойство, на память приходили пророчества покойного Локэ, которые при трезвом размышлении могли быть приняты за бред.
Коравье вернулся в ярангу. У очага как ни в чем не бывало хлопотала Росмунта. Она подкладывала ветки стланика в чадящий костер, и слезы от дыма капали на обнаженную, лоснящуюся грудь.
Коравье окинул взглядом располневший стан жены, лицо, залитое слезами, и горячая волна жалости и нежности захватила его. Он негромко кашлянул и нарочито спокойным голосом спросил:
– Еда готова?
– Готова, – ответила Росмунта.
Перед тем как лечь спать, Коравье плотно подвернул кусок оленьей замши, прикрывающий вход, чтобы комары ночью не проникли в жилище и не потревожили сон Росмунты.
Коравье долго лежал с открытыми глазами рядом с женой и думал. Когда он принял гостем в свою ярангу Еттытегина, он не предполагал, что в его жилище повадятся ходить люди из другого мира. Коравье рассуждал: пришли, уйдут и не вернутся назад, чтобы не тревожить людей, избравших себе жизнь по древним законам. А теперь Коравье был уверен, что они еще не раз возвратятся. Как жить дальше? Как уберечься? Нельзя жить рядом и сторониться друг друга, как дикие звери…
Коравье тяжело вздохнул.
Росмунта зашевелилась и заботливо спросила:
– Может, поднять полог?
– Ты лежи, – ласково ответил Коравье, – я сам.
Он отвернул полог. Через дымовое отверстие в рэтэме яранги лился спокойный свет летней ночи.
Росмунта сквозь сон услышала притопывание по земляному полу чоттагина.
– Кто там? – спросила она.
– Вэтыкэй, – ответил мальчишеский голос. – Старейшины стойбища просят прийти твоего мужа.
– Эк-кой! – ответил проснувшийся Коравье и быстро оделся.
Солнце еще не поднялось, но уже освещало вершины гор. Кругом стояла тишина раннего утра. Речная вода тихо плескалась в ожидании солнечного луча. День обещал быть жарким. Коравье услышал тонкий комариный писк и подумал: надо отогнать стадо на ветреный склон хребта, где меньше гнуса.
Коравье встретили настороженным молчанием. Никто не сказал привычного и обязательного «етти». Кроме Арэнкава и Мивита, здесь было много других жителей стойбища. В дальнем конце чоттагина Коравье увидел Инэнли.
Коравье постоял и направился к пологу, где восседали Мивит и Арэнкав. Оба были мрачны и исподлобья смотрели на пастуха.
– Мы тебя позвали, чтобы спросить, – сказал Мивит.
– Да, для этого мы тебя разбудили, – подтвердил Арэнкав.
– Мы узнали, что ты опять говорил с людьми не нашего мира, – продолжал Мивит.
– Указал им дорогу, чтобы железные чудовища срывали полозьями олений корм, – поддакнул Арэнкав.
– Ты угощал их в своей яранге и кормил их собак…
– Мы хотим знать, зачем ты это делаешь? – строго спросил Арэнкав.
– Кто позволил тебе предавать забвению заветы мудрейшего Локэ?!
Коравье обвел взглядом сидящих в чоттагине. У всех в глазах он видел отчуждение.
– Люди, – тихо начал Коравье. – Законы тундры повелевают нам оказывать гостеприимство любому человеку, будь он даже твоим заклятым врагом. Поэтому я принимал в своей яранге путников. Вы сами – Арэнкав и Мивит – сказали мне весной: надо принять гостя. А вчера проезжающие спросили у меня дорогу в долину Омваама… Или я должен был направить их по ложному пути? Справедливый закон помощи появился задолго до того, как родился мудрейший Локэ, и он не унес его с собой… Если мы собираемся придерживаться древних обычаев, почему должны отказываться от нашего закона гостеприимства и помощи человеку?