В доме веселья
Шрифт:
— Вот беда! Понимаю, — согласилась Лили с чрезмерной серьезностью, поскольку на самом деле нервно сознавала, что серьезность ей дается с трудом, потом прибавила: — Мне так жаль, но не следовало ли нам их дождаться?
— Дождаться экипажа, запряженного единственной лошадью? Едва ли он довез бы четверых, вы не находите?
Лили рассмеялась в ответ, ей казалось, юмор был единственным способом обойти щекотливую тему.
— Ну, это было бы трудновато, нам пришлось бы по очереди спешиваться и бежать за экипажем. Но зато мы смогли бы насладиться восходом солнца.
— Да, восход был сущее наслаждение, — согласился он.
— В самом деле? Значит, вы его видели?
— Я видел его, да. С палубы. Пока их дожидался.
— Естественно. Представляю, как
Дорсет стоял и молча теребил усы тощей безвольной рукой.
— Не думаю, что вам понравилась бы ее развязка, — сказал он неожиданно жестко.
Снова Лили обескуражила внезапная перемена тона, и она мгновенно увидела опасность этой минуты и необходимость закрыть глаза на истинный смысл сказанного.
— Развязка — не слишком ли серьезное слово для такого мелкого происшествия? Самое худшее — ужасная усталость, из-за которой Берта, наверное, отсыпается до сих пор, — сказала она бодро, но по блеску в его измученных глазах поняла всю тщетность этой бравады.
— Не надо… не надо! — рванулся он, вскричав от боли, как ребенок, и пока Лили пыталась примирить свою симпатию и решение игнорировать любой повод для ее проявления и выдавить из себя сбивчивое выражение сочувствия, он рухнул на скамейку, возле которой они остановились, и разрыдался, изливая душевную муку.
Последовал ужасный час, из которого она выбралась совершенно изможденная и обожженная, ее ресницы как будто были опалены вспышкой молнии. Нельзя сказать, что Лили никогда не предчувствовала грозы, просто на протяжении последних трех месяцев поверхность жизни показала ей такие огнедышащие трещины, что ее страхи всегда были наготове. Моментами ситуация представлялась ей в обыденных, но куда более ярких образах: расхлябанная пролетка, которую непокорные кони мчат по ухабистой, тряской дороге, пока она дрожит внутри, сознавая, что упряжку следовало бы починить, и гадая, что сломается первым. А теперь — теперь все сломалось, и самое удивительное было то, что это безумное приспособление не разваливалось так долго. Она чувствовала, что не просто наблюдает катастрофу со стороны, а вовлечена в нее, и это ощущение усиливалось оттого, что Дорсет своими яростными обличениями и дикими всплесками презрения к самому себе показал ей, как нуждается в ней и какое место она занимает в его жизни. Кто, кроме нее, выслушает его рыдания? И если не ее, то чья рука вновь вытащит его на свет — к здравому смыслу и самоуважению? Сквозь напряженную борьбу с ним Лили понимала, что есть нечто материнское в ее усилиях направить его и помочь ему подняться. Но теперь он вцепился в нее не для того, чтобы она его вытащила, а чтобы утянуть в пучину еще кого-то; он не хотел, чтобы она помогала ему спастись, ему надо было, чтобы она страдала вместе с ним.
К счастью для обоих, Дорсет был слишком немощен, чтобы длить свое безумие. Оно отступило, а он — разбитый и тяжело дышащий — погрузился в глубочайшую апатию, и Лили почти испугалась, что прохожие могут принять это за последствия приступа и начнут предлагать помощь. Но Монте-Карло — один из тех городов, где человеческие связи наиболее ослаблены и ничьи странности не приковывают чужого внимания. Никто не вмешивался, если не считать пары равнодушных взглядов, и Лили сама нарушила безмолвие, встав со скамейки. В ее прояснившемся сознании опасность ширилась, но Дорсет более не был ее источником.
— Если вы не хотите возвращаться, то я должна это сделать, не вынуждайте меня оставить вас одного.
Он упрямо молчал, и она прибавила:
— Что вы собираетесь делать? Не можете же вы, в самом деле, просидеть здесь всю ночь.
— Я могу пойти в отель. Я телеграфирую моим адвокатам. — Внезапно он вскинулся, озаренный новой идеей. — Господи, ведь Селден сейчас в Ницце — я пошлю за Селденом!
Лили снова села на скамейку с тревожным возгласом:
— Нет, нет, нет!
Он недоверчиво обернулся к ней всем телом:
— Почему бы и нет? Селден ведь адвокат, разве не так? Он не хуже других сделает все, что полагается в таких
— Так же скверно, как и любой другой. Я думала, вы дадите мне возможность помочь вам.
— Вы и так помогаете — вы такая милая и терпеливая. Если бы не вы, я бы давно покончил со всем этим. Но теперь все кончено. — Он резко поднялся, распрямившись не без усилий. — Вы же не захотите смотреть, как меня выставляют идиотом.
Лили ласково поглядела на него:
— Вот именно. — А затем, с минуту поразмыслив, почти неожиданно для себя она воскликнула в порыве вдохновения: — Что ж, отправляйтесь к мистеру Селдену! У вас еще есть время до обеда.
— Ах да, этот обед… — издевательски протянул он, но она улыбнулась и ответила, уходя:
— Обед на борту, не забудьте. Мы можем оттянуть его до девяти, если хотите.
Был уже пятый час, когда экипаж привез ее на пристань, и в ожидании, пока ее доставят на борт, она задумалась о том, что же произошло на яхте. О местонахождении Сильвертона не упоминалось. Возвратился ли он на «Сабрину»? А вдруг Берта — внезапно Лили осенила ужасная догадка, — а вдруг Берта, оставшись одна, решила сойти на берег, чтобы присоединиться к нему? От этой мысли сердце Лили замерло. Она всецело была на стороне юного Сильвертона, и не только потому, что в таких делах женщина всегда на стороне мужчины, но и потому, что его положение вызывало у нее симпатию. Он был так отчаянно серьезен, бедный мальчик, и в этом он так отличался от Берты, хотя она тоже была довольно отчаянной в своей серьезности. Отличие состояло в том, что Берта относилась серьезно только к себе, а вот он — к самой Берте. Но теперь, когда случился настоящий кризис, эта разница, кажется, возложила бремя лишений на плечи Берты, поскольку, по крайней мере, у Неда было за кого страдать, а вот она страдала за себя. В любом случае, если взглянуть на ситуацию без лишнего идеализма, женщина оказалась в ней более уязвимой, и именно на стороне Берты была теперь Лили. Нет, она не любила Берту Дорсет, но не могла не испытывать чувство долга, которое тяготило ее тем сильнее, чем слабее была личная симпатия. Берта была к ней добра, все последние месяцы они жили бок о бок в состоянии поверхностной дружбы, и раздражение, которое с недавних пор стала ощущать Лили, еще настойчивее напомнило ей, что она обязана действовать исключительно в интересах подруги.
И определенно, Бертин интерес состоял и в том, чтобы Лили отправила Дорсета посоветоваться с Лоуренсом Селденом. При всей нелепости возникшего положения, Лили мгновенно поняла, что для Дорсета оно было еще и самым безопасным. Кто, кроме Селдена, мог таким волшебным образом сочетать способность выручить Берту и обязанность сделать это? Сознание того, что способности потребуются немалые, к счастью, давало Лили возможность переложить величие обязательств на другие плечи. Раз уж он должен будет вытаскивать Берту, то Лили должна довериться ему в выборе, как это сделать, и всю полноту своего доверия она вложила в текст телеграммы, которую успела отослать ему по пути на пристань.
Посему до сих пор Лили чувствовала, что поступает правильно, и это укрепило ее перед лицом грядущих задач. У них с Бертой никогда не было доверительных отношений — в такой кризисной ситуации барьеры скрытности, безусловно, должны были пасть; судя по диким намекам Дорсета на утреннюю сцену, барьеры эти уже рухнули и Берте будет не под силу выстроить их вновь. Она вообразила себе несчастное существо, которое притаилось, дрожа, за поваленной оградой и с ужасом выжидает возможности укрыться в первом же предложенном убежище. Если только ей уже не предложили его! Пока шлюпка преодолевала короткое расстояние от берега до яхты, Лили сильнее, чем когда-либо, опасалась возможных последствий своего долгого отсутствия. Что, если несчастная Берта, не найдя ни единой души, чтобы… Но в этот миг Лили уже взбегала по боковому трапу, и, едва она ступила на «Сабрину», худшие опасения не оправдались, ибо здесь, в роскошной тени на корме, «несчастная Берта» восседала во всеоружии своей обычной утонченной элегантности, потягивая чай с герцогиней Белтширской и лордом Хьюбертом.