В дороге
Шрифт:
Реми скривил свою губу. «И куда ты пойдёшь?»
«К Джимми».
«К Джимми? К кассиру на ипподроме? Ты слышишь, Сал: Ли Энн собирается взнуздать кассира на ипподроме. Обязательно возьми с собой метёлку, дорогая, лошади на этой неделе съедят много овса на мою стодолларовую купюру».
Дела обострялись; дождь лил как из ведра. Ли Энн изначально жила в этом месте, поэтому она велела Реми собираться и уходить. Он начал собирать вещи. Я увидел себя совсем одиноким в этой дождливой лачуге с этой дикой строптивицей. Я попытался вмешаться. Реми толкнул Ли Энн. Она прыгнула за пистолетом. Реми передал мне пистолет и велел спрятать его; в нём была обойма с восьмью патронами. Ли Энн стала кричать,
«И ещё, мудак», – кричала Ли Энн. – «Этим вечером я в последний раз приготовила тебе твои грязные мозги и яйца, и твое грязное карри с барашком, чтобы ты набил свой грязный живот и стал жирным и наглым прямо перед моими глазами».
«Всё в порядке», – тихо сказал Реми. – «Всё в полном порядке. Когда я связался с тобой, я не ожидал роз и лунного света, и сегодня я не удивлён. Я старался для тебя – я старался изо всех сил для вас обоих; вы оба меня подвели. Я ужасно, ужасно разочарован в вас обоих», – продолжал он с абсолютной искренностью. – «Я думал, из нас вместе выйдет что-то хорошее и продолжительное, я старался, я слетал в Голливуд, я устроил Сала на работу, я покупал тебе красивые платья, я пытался познакомить вас с лучшими людьми в Сан-Франциско. Вы отказались, вы оба отказались выполнить самое малое из моих желаний. Я ничего не просил взамен. Теперь я прошу об одной последней услуге, а потом никогда больше не попрошу вас об одолжении. Мой отчим приезжает в Сан-Франциско в следующую субботу вечером. Всё, о чём я прошу, это чтобы вы пошли со мной и постарались сделать вид, что всё обстоит так, как я ему написал. Другими словами, ты, Ли Энн – ты моя девушка, а ты, Сал – ты мой друг. Я договорился занять сотню долларов на субботний вечер. Я хочу увидеть, что мой отец хорошо проводит время и может уезжать, не имея причин обо мне беспокоиться».
Это удивило меня. Отчим Реми был выдающимся врачом, имевшим практику в Вене, Париже и Лондоне. Я спросил: «Ты хочешь сказать, что потратишь сто долларов на отчима? У него больше денег, чем у тебя было когда-либо! Ты будешь весь в долгах, чувак!»
«Всё в порядке», – тихо сказал Реми с отчаянием в голосе. – «Я прошу вас в последний раз только об одном – чтобы вы старались представить всё в наилучшем свете и пытались произвести на него хорошее впечатление. Я люблю своего отчима и уважаю его. Он приедет со своей молодой женой. Мы должны оказать ему всяческую любезность». – Бывали времена, когда Реми в самом деле был самым изысканным джентльменом в мире. Ли Энн была впечатлена и с нетерпением ждала встречи с отчимом; она думала, что он мог бы стать добычей, если его сын не стал.
Пришёл субботний вечер. Я уже завязал работать в полиции, не дожидаясь, пока меня выгонят за недостаточное число арестов, и это была моя последняя субботняя ночь. Реми и Ли Энн сперва встретились с отчимом в гостиничном номере; у меня были дорожные деньги, и я заглянул в бар внизу. Затем я поднялся к ним, чертовски опоздав. Его отец открыл дверь, видный высокий мужчина в пенсне. «Ах», – сказал я, увидев его, – «месье Бонкёр, как дела? Jesuishaut!» – закричал я, что по-французски должно было означать «Я уже малость навеселе», но на самом деле абсолютно ничего не означало. Доктор был озадачен. Я опять подставил Реми. Он покраснел из-за меня.
Мы все пошли в шикарный ресторан, чтобы поесть – «У Альфреда», на Норт Бич, где бедный Реми спустил добрых пятьдесят долларов на нас пятерых, напитки и всё прочее. И тут случилось наихудшее. Ну кто мог сидеть в баре у Альфреда, кроме моего старого приятеля Роланда Мейджора! Он недавно
«Не мог бы ты представить своего друга, Сал?» – сказал он со слабой улыбкой.
«Роланд Мейджор из Сан-Франциско Аргус» – постарался сказать я с серьёзным лицом. Ли Энн злобно смотрела на меня.
Мейджор начал болтать прямо в ухо месье. «Как вам нравится преподавать французский в старших классах?» – воскликнул он.
«Извините, но я не преподаю французский в старших классах».
«О, я думал, вы преподаёте французский в старших классах». Он был развязно груб. Я вспомнил ночь, когда он не дал нам устроить нашу вечеринку в Денвере; но я его простил.
Я простил всех, я сдался, я напился. Я начал говорить о розах и лунном свете с молодой женой доктора. Я пил так много, что мне приходилось ходить в мужскую комнату каждые две минуты, и для этого мне надо было перешагивать через колени доктора Бонкёра. Всё рушилось. Мое пребывание в Сан-Франциско подходило к концу. Реми никогда больше со мной не заговорит. Это было ужасно, потому что я в самом деле любил Реми, и я был одним из немногих людей в мире, знавших, каким настоящим и великим парнем он был. Пройдут годы, пока он с этим справится. Каким ужасным всё это было в сравнении с тем, что я писал ему из Патерсона, планируя мою красную линию 6-го шоссе через Америку. Здесь я был на конце Америки – на конце земли – и теперь мне некуда было идти, кроме как назад. Я решил сделать свою поездку хотя бы круговой: я прямо здесь и сейчас решил отправиться в Голливуд и обратно через Техас, чтобы увидеть мою шайку на болоте; а всё остальное будь проклято.
Мейджора вышвырнули из «Альфреда». Обед был в любом случае окончен, и я присоединился к Мейджору; иначе сказать, Реми предложил мне это, и я пошел с Мейджором выпить. Мы сидели за столом в «Железном Котелке», и Мейджор сказал громким голосом: «Сэм, мне не нравится этот гомик в баре».
«Где, Джейк?» – сказал я.
«Сэм», – сказал он, – «давай я встану и врежу ему».
«Нет, Джейк», – сказал я, дальше имитируя Хемингуэя, – «просто прикинь, что из этого выйдет». Мы закончили тем, что с трудом доплелись до перекрёстка.
Утром, когда Реми и Ли Энн спали, а я с некоторой грустью посмотрел на большую кучу для стирки, мы с Реми собирались сделать это в стиральной машине Бендикс в лачуге на задворках (это всегда была такая радостная солнечная операция среди цветных женщин под смех мистера Сноу), и я решил уйти. Я вышел на веранду. «Нет, чёрт возьми», – сказал я себе, – «я обещал, что не уеду, пока не поднимусь на эту гору». Это была большая сторона каньона, который таинственным образом выходил к Тихому океану.
Так что я остался ещё на один день. Это было воскресенье. Великая тепловая волна спустилась вниз; это был прекрасный день, солнце покраснело в три. Я взобрался на гору и поднялся на вершину в четыре. Все эти прекрасные калифорнийские хлопковые деревья и эвкалипты росли со всех сторон. Вокруг вершины деревьев не было, только скалы и трава. Коровы паслись на вершине со стороны берега. Там был Тихий океан, за ещё несколькими холмами, синий и огромный, с огромной белой стеной, встающей из легендарной «картофельной заплаты», в которой рождались туманы Фриско. Ещё один час, и они потекут через Золотые Ворота, чтобы окутать белым романтический город, и юноша будет крепко держать свою девушку за руку и медленно подниматься по длинному белому тротуару с бутылкой Токая в кармане. Это был Фриско; и прекрасные женщины, стоявшие в белых дверях, ждали своих мужчин; и Койт Тауэр, и Эмбаркадеро, и Маркет-стрит, и одиннадцать плотно застроенных холмов.