В двух шагах от рая
Шрифт:
Мелькал вопрос тот, да и нырял обратно – не решался лейтенант Епимахов вот так напрямую, в лоб спрашивать о подобных вещах, хоть и друзьями они уже заделались.
К тому же, ожегся он за первые недели, осторожней стал, сдержанней. Сперва поставлен был на место, когда, обманувшись офицерским братством, улыбками и добрым расположением, и будучи к тому же пьяным, капитана Моргульцева на «ты» назвал, затем послан был в «длительное сексуальное путешествие», то есть на три буквы, когда влез с рассуждениями в чужой рассказ.
– Философия твоя, лейтенант, нам не интересна, – сказал один офицер. –
У Женьки Чистякова и спрашивать не надо было: убивал – не убивал? Возьми пересчитай ушки, а Шарагин – другой. Умел слушать внимательно, любил читать, если на то было время. Только он оценил привезенные Епимаховым книги. А остальные до сих пор смеются, и будут смеяться до конца его, Епимахова, службы в полку.
– Что это у вас такое тяжелое, товарищ лейтенант? – со свойственным прапорщикам отрепетированным уважением по отношению к офицерским погонам, с плохо скрываемой надеждой в голосе, предвкушая халяву, интересовался при знакомстве старший прапорщик Пашков, приподнимая и опуская чемодан новичка. – Пивка, наверное захватили? Умираю, хочу пивка!
– Не-а.
– Колбаса? Сало? – гадал немного разочаровавшись, но все же надеясь на чудо старшина.
– Нет. Вещи разные, а в основном – книги, журналы.
– Че-во? – не поверил ушам старший прапорщик Пашков. – Книги сюда тащили? Ты че, очумел? – не сдержался от неожиданного поворота Пашков, и перешел на ты. – Зачем они тебе?
Отчасти обидно где-то было новоиспеченному лейтенанту, что в таком тоне говорит с ним, офицером, прапорщик, но возраст Пашкова и тот факт, что прослужил он здесь в Афгане дольше, не позволяли Епимахову сердиться. К тому же они были в комнате одни.
Епимахов постарался представить его просто добрым и глупым, почти в двое старше себя, мужиком, к тому же Пашков действительно таким и был в жизни, и с первых минут это читалось на лице, пусть он и напускал на себя важность.
– Читать. Я так подсчитал, что на первый год хватит. Есть, кстати, очень интересные, детектив есть один… Потом достану, покажу.
– Дожили… На войну книги привозить стали. Ты только никому не говори об этом.
– О чем?
– Что книги тащил через границу. Тут, поди-ка, с полпуда будет, и одна бумага, – толкнул разочарованно Пашков сумку ногой. – Большую Советскую Энциклопедию всю притащил, что ли, или собрание сочинений Карла Маркса?
– Почему никому не говорить? – спросил Епимахов.
– Не поймут…
Понять мог только Шарагин. В этом Епимахов убедился сразу. Иным он был, не как остальные офицеры. Только с бойцами напускал строгость, а так – дружелюбен, открыт, негруб, и циничен в меру. Да и кто бы еще стал с новичком разговаривать по душам:
– Ты думаешь, что сразу лицом к лицу с ними столкнешься? Не завидую тебе, если это будет так, если в глаза им живые придется заглянуть. Заглянешь – значит слишком близко подошел. Вряд ли потом кому пересказывать придется. Лучше уж мертвых духов после боя рассматривать… И не думай, никогда не думай, что хитрей их. Духи за тобой весь день могут наблюдать из укрытий,
– Но ты ведь не бьешь их, как Чистяков… – подловил Епимахов.
– Вот прослужишь здесь с полгода, тогда решай, либо по печени солдата бить, либо на «Вы» называть… Я, кстати, ты меня просто не видел на боевых, но я, если надо будет, могу похлеще Женьки двинуть, если за дело…
– Знаешь! – переключился Епимахов, и с выражением маленького озорника и проказника рассказал: – Вчера после отбоя, только свет погасили, по потолку казармы топот. Я уж думал прямо целое стадо мышиное несется в другой конец модуля пожрать. Обгоняют друг друга. Боятся опоздать к столу. Лапами скребут по фанере. Бойцы из наряда, знаешь, что придумали? Они уже, оказывается, с полсотни мышей уничтожили, мышеловки расставляют.
– Женька особенно любил это дело.
– …а вчера слышу – щелчок. Подбежали. Попалась мышь! Честное слово, такая радость была! Бойцы визжали, как дети.
– Да они и есть дети…
– Они мышь в ведро пустое посадили, а сверху бензинчиком из банки брызнули, я боялся, что пожар будет, ничего, и спичку кинули! У-у-й! Ты б видел! Мышь воспламенилась, больно, наверное ей, горит вся, и носится по дну ведра, как очумевшая! И все ржут! Такой факел прямо получился!
– Ты, давай-ка загляни, – Шарагин кивнул на модуль, – все ли там в порядке, и пошли на обед. Есть хочется.
В курилке возле столовой, под масксетью ждали обеда проголодавшиеся офицеры и прапорщики.
У штаба же полка, расправив плечи и выпятив грудь, картинно вышагивал, будто богатыря былинного изображал, подполковник Богданов, оставшийся на время за командира в части. Все в курилке поглядывали на бравого офицера с кулачищами, подобными баскетбольным мячам.
– Говорят, он кулаком духу в чайник однажды заехал и тот сдох сразу…
…неприятный взгляд у подполковника… мурашки по
коже… деды при его виде стягивают за спину отвисшие ремни…
боятся… уважают… строг не в меру Богданов… и редко справедлив…
самодур… поставят на полк – сдохнем здесь… такие командиры
только о званиях и должностях мечтают…
– …сдалась тебе эта Югославия, Петрович! – громко говорил прапорщик. – Чего ты там будешь делать?
– В военторге эти вишни югославские в банке продают. Как их там? Юготутун на банке написано.