В этом мире подлунном...
Шрифт:
Пожилая служанка, долгие годы жившая у Пири Букри, советовала ему прогнать Садаф-биби, снять с нее все наряды да и продать на базаре работорговцам. И обещала, если Пири Букри поступит, как она советует, найти для него невольницу в сто раз красивей, в сто раз нежней и покладистей, чем эта дикарка необузданная. Но, как говорится, любовь шаха пала на лягушку, а сердцу не прикажешь, оказывается!
Дважды в жизни Пири Букри постигало такое унижение. От женщин, к которым его влекло с непонятной ему самому силой. Первый раз в родном Кяте, когда он увидел Райхану, дочь купца-христианина, отцова приятеля. Второй раз — когда встретилась на его дороге Садаф! И что за шутки судьбы: и в первый, и во второй раз его дорогу пересек один и тот же человек — обуянный гордыней, но счастливейший из людей, везучий соперник — Абу Райхан Бируни. Почему именно он, чем он взял, этот нечестивец?
А за что аллах лишил его самого большого счастья на этом несовершенном свете — счастья любви и отцовства? Разве его вина, что он калека? Кто сделал калекой? Прости, прости грешного своего раба, о всемогущий, но разве не по твоей воле сделался Пири Букри калекой?.. Сорок, нет, сорок пять лет тому назад, когда маленький, худой и босой Мухаммад, будущий ученый аль-Бируни, подметал базары, прислуживал лавочникам, Пири Букри был стройным синеглазым подростком. Да, немного бледным, да, болезненным, но горба-то на спине и в помине не было. Отец приехал в Кят с берегов Хазара [91] открыл большую лавку, преуспевал. Да простит аллах его грехи, но это отец первый возмечтал взять в жены сыну Райхану, дочь известного кятского торговца-христианина, возмечтал прибавить к своему богатству новое богатство…
91
Хазар — Каспийское море.
Но… увы! Правду говорят, что не ищи беду — она сама всегда под ногами. Заболел он в очередной раз. Да так, что целую неделю лежал без сознания, весь горел в огне от непонятной лихорадки. Однажды очнулся — видит у изголовья убитого горем отца, а рядом с отцом — ученого вида человека в белой одежде лекаря. На грудь подростка было надето что-то похожее на панцирь, а внутри этот панцирь был наполнен чем-то мягким, похожим на теплую густую грязь.
Лекарь… Глупец, видно, был. Или шарлатан. Когда через месяц сбросили панцирь, очистили тело от черной грязи и, приподняв под мышки, поставили на ноги, мальчик, объятый ужасом, тут же снова упал на одеяло: высокий и тонкий, он теперь оказался скрюченным, прежде впалая грудь теперь выперлась и на спине вырос безобразный, пугающий людские взоры горб.
Первое время он прятался от людей из-за этого нежданно-негаданно выросшего горба, дни и ночи сидел в сыром подвале отцовской лавки. Мир стал казаться мрачней преисподней, он просил небо лишь об одном — о смерти. Даже родителей — мать и отца, и без того убитых горем, — не мог видеть! Вот когда тростниковый най стал ему единственным другом. Ему изливал он душу, жаловался на внезапно переломанную жизнь, не успевшую расцвести, ему доверял боль сердца и слезы, которые беспрерывно проливал, которые превращались в печальные звуки тростниковой дудки в две пяди длиной.
Но его тростниковый плачущий друг, давая утешенье его душе, словно предрек смерть родителей. Сначала умерла молодая, но за год совсем поседевшая мать. Затем свалился отец. За три-четыре дня до кончины, глубокой ночью, отец позвал его из подвала в лавку, к своему одру.
— Прости грешного отца своего, сынок! — сказал, с трудом приподнимая голову с подушки. — Знаю, ты пострадал из-за моих грехов. Что делать, видно, таково повеленье аллаха! Поверь мне. Целый год меня мучает единственная мысль: что станет с тобой, когда закроются мои глаза, когда я уйду из этого мира? Я скажу тебе, а ты запомни, крепко запомни: род человеческий хуже голодных волков — те своих не пожирают, а люди… кто слаб, тот у них обречен. Но знай, дитя мое: силу человеку дает не красота, не стать, даже не знатность, сила — в богатстве! Сила султанов тоже не в короне, а в казне… Сдвинешь вот эти кирпичи в нижней нише стены. Там — видишь — яма. А в яме — два больших сосуда с широкими горлышками. Видишь?.. Так вот, запомни, сынок, — голова отца упала на подушку, слезы катились по его седой взлохмаченной бороде. — Мне от деда твоего достался один сосуд с драгоценностями, тебе передаю два кувшина! Береги богатство, превыше всего береги, и оно послужит верно и в черные дни, и в счастливейшие.
Так сказал отец. И он оказался прав!
Богатство и впрямь выручало Пири Букри в тяжкие дни жизни. Ну, а в счастливые мгновенья?.. Да были ль у него счастливые мгновенья? В десять раз Пири Букри увеличил то, что оставил благословенный родитель. Два сосуда с драгоценностями превратил в двадцать. Но где оно, счастье? Богатство не дало ему Райханы-бану, на богатство не позарилась и Садаф-биби. Нет у него ни близкого друга, ни возлюбленной…
Горькие думы Пири Букри снова прервал гневный голос Хатли-бегим. Горбун соскочил с кресла, на цыпочках подкрался к двери, приложил ухо там, где между поверхностью двери и косяком зияла тоненькая щелка.
Хатли-бегим говорила так, будто каждое слово отрубала саблей:
— Используйте всех, кто вам предан из сотников. Пусть охраняют «Невесту неба» самые верные сарбазы. Никто не должен преградить дорогу во дворец настоящему Ибн Сине!
Пири Букри торопливо отскочил в сторону, заслышав быстрые твердые шаги Хатли-бегим. Она вошла в смежную комнату. Гневная, с красными пятнами на напудренном лице.
— А, жених! Вор остается вором и в раю: и здесь пытаешься подслушивать, а, старая крыса?
— Нет-нет! Ваш покорный слуга готов служить вам, моя госпожа! — Пири Букри сунул руку за пазуху своего халата и вытащил некую круглую вещицу, завернутую в домотканую тряпку. Подобострастно кланяясь, протянул приношение Хатли-бегим: — Редкостный браслет, работы багдадского ювелира, госпожа. И украшен редкостными каменьями.
Хатли-бегим хотела было протянуть руку к подарку, но тут же и отдернула ее.
— «Редкостный браслет»! — передразнила она горбуна. — Посмотри-ка на тряпку, в которую ты завернул этот багдадский браслет. От одного взгляда на нее человека может вытошнить… Возьмите браслет, господин главный визирь! Потом пусть отнесут ко мне. — Хатли-бегим посмотрела на согнутого в поклоне Пири Букри, презрительно усмехнулась: — Жених должен держаться гордо. Ну, да так и быть — завтра пришлю тебе кое-кого из гарема. Поможем тебе, поможем, Паук, И со злой улыбкой на тонких губах Хатли-бегим вышла из комнаты.
Глава двадцать восьмая
Посланцы Хатли-бегим — вернейшие из верных ее сарбазов — приехали за Ибн Синой лишь спустя четверо суток после того, как великий исцелитель появился в Газне.
Казалось, оба ученых, и Бируни, и Ибн Сина, напрочь забыли обо всем на свете, кроме нескончаемой беседы, которой они были поглощены в обсерватории. Беседы эти обычно начинались за утренним чаепитием и продолжались до полуночи, а однажды так и до рассвета. Они с жадностью утоляли жажду общения друг с другом: говорили о жизни, о Вселенной, о совершенстве законов природы и несовершенстве человеческих деяний. Они, как и раньше случалось, спорили — отчасти о том же, о чем спорили некогда: о причинах жизненной силы, несомой солнечными лучами, о влиянии тепла и холода на плоть живую и мир минералов, о способах измерения расстояний. О, теперь Бируни следил тщательно за тем, как ему вести спор с Ибн Синой, подбирал возражения такие, чтоб и тени колкости в них не было. Никогда Бируни не сомневался в могучем уме Ибн Сины, а перед его знаниями врачевателя преклонялся. Но только теперь, когда Бируни сидел рядом с Ибн Синой в тихих, тронутых вечерним покоем комнатах «храма уединения», слушая самого Ибн Сину, когда тот объяснял логику построения книг «Аль-Канон» и «Аш-Шифо» или доверительно высказывался о поэзии и музыке, тем паче о философии, — только теперь Бируни прочувствовал истинное величие этого человека, синеглазого, лобастого и насмешливого.
Бируни поистине уверовал — не просто по соображениям рассудка, но сердцем, интуицией, — что Ибн Сина обладает не только великолепной наблюдательностью, острой проницательностью, без чего не способен успешно действовать любой настоящий врачеватель, но и непередаваемым в слове, в термине, тончайшим чувством предрасположенности к распознанию причин заболевания у человека, а стало быть, и к отысканию способов лечения. Ибн Сина рассказывал о приемах выслушивания кровотока в сосудах, и открывалось Бируни, что по нему, оказывается, можно постичь, как работает не только сердце, но и печень, и даже почки человека, а слушая про все это, Бируни одновременно прислушивался к собственным мыслям о том, что даровитых людей много среди ученых, но великих, одаренных божественными способностями, — единицы на тысячи, и вот перед ним один из этих единиц-гениев, и, слава аллаху, это добрый к людям гений.