В глубине Великого Кристалла. Помоги мне в пути
Шрифт:
– Мне ничего вы не задурили, – заметил мой собеседник с нахальной ноткой. – Все тут просто в этой системе… Ну, я же и говорил: многовариантность развития. Только непонятно, при каких условиях возникает отражение.
– Мне тоже непонятно. Пока мне казалось, что все такое я лишь выдумал, было действительно просто. Но разве это выдумка: и город Овражки, и Гора, и… – «И ты», – чуть не сказал я, но спохватился. – И эта картина…
– И сундук… – Сашка, по-моему, нарочно перешел на другую тему. Деликатно так… – Картина – это ведь тоже отражение мира…
– Или крышкой ему стукнет по пальцам. И он заревет.
– Он не заревет… – Сашка, видимо, обиделся за Андрюса. Потом сказал: – А сундук-то ведь тот самый, что ногу мне чиркнул. Вот… – Он покачал в свете уличной лампочки ногой с черной царапиной.
– Тот самый… – сказал я. Почему-то с беспокойством.
– На комоде стоит.
– Ну… и что с того? Это, видимо, семейная реликвия.
– Ага… Интересно, что в этой реликвии? Ведь не зря же он так тянется! – Сашка кивнул на Андрюса.
– Уверяю тебя, ничего. Я нес его со станции, он пуст.
– Он был пуст. Пока вы несли… – Сашка сел на скрипучей раскладушке. – Это ведь такой сундучок… В нем все, что угодно, может оказаться!
– Бабушкины вязальные крючки и квитанции за квартплату.
– Не-е… – задумчиво сказал Сашка.
– А если и «не-е»! Какое наше дело?
– Но должны же мы ему помочь! – Сашка опять кивнул на Андрюса. Потом вскочил, включил лампу.
– Не выдумывай! – отрезал я. – Мы кто? Жулики?
– Но мы же ничего не возьмем! – возмутился он. – Только поглядим, если он не заперт! – И добавил: – Вы же сами видите – это не простой сундук. Вдруг в нем…
– Что?
– Вдруг… книга. Ришелье…
Я присвистнул. Крутнул у виска большим пальцем с растопыренной ладонью. Но получилось это неубедительно. Потому что предательски шевелился уже червячок любопытства. И знакомое ощущение тревоги и поиска глухо толкнулось в сердце. Я сел. А Сашка уже стоял посреди комнаты – в куцей широкой маечке, в черно-оранжевых трусиках, похожих на клочок тигриной шкуры, костлявый, с торчащими, как рожки, сосульками волос и растянутой в полумесяц улыбкой. Ну воистину маленький бес-искуситель.
– Сашка, нехорошо же это! Без спроса… Даже неприлично.
– Одним глазком…
– Ох, добром это не кончится.
Он еще шире растянул свои губы в трещинках.
– А может, и кончится.
3. Голос
Мы из осторожности не стали зажигать свет в комнате Генриетты Глебовны. Включили лампочку в прихожей, широкий луч упал из двери на комод. На сундук. Узорная жесть заблестела – ну точно как на картине. Сашка подтащил старинный дубовый стул. Ногу об ногу обтер босые ступни. Встал на сиденье, оглянулся на меня. Я пожал плечами: мол, ты затеял, ты и продолжай. Но сердце перестукивало. Наверно, как у маленького Андрюса.
Сашка взял крышку за уголки. Приподнял. Звонкий жестяной щелчок раздался в натянутой тишине. Меня аж тряхнуло. Сашка тоже вздрогнул, но крышку не отпустил. За щелчком последовал другой, еще звонче. И снова, снова. Они складывались в дребезжащую мелодию – это играл музыкальный механизм. Какую-то колыбельную музыку. Кажется, «Рыбки уснули в пруду»…
– Ёшкин свет…
Мы подождали, когда механизм отзвучит, и Сашка медленно отвалил крышку. Глянул в сундук, опять помянул «Ёшкин свет». Я тоже заглянул с высоты роста. Был полумрак, но все-таки свет из прихожей отражался от белого потолка. И я разглядел, что в сундучке (вот уж действительно не знаешь, чего ждать!) – старинный телефонный аппарат. Блестели вилки, на которых лежала трубка, и кольца на микрофоне и наушнике.
Сашка недолго думая поднатужился и выставил телефон под лучи лампочки. Аппарат был, видимо, тяжелый. Мне показалось даже, что корпус у него из малахита. Наверно, тоже достояние старинной семьи Барнаво… Хотя такая ли уж старина? Почему тогда на корпусе вполне современный пластмассовый диск для набора?
– Зачем ты вытащил? – прошептал я. – Договорились же не трогать…
– Послушаем…
– Что послушаем? У него даже провода нет!
Но Сашка снял трубку, приложил к уху, потом придвинул мне. И в телефоне (без подключения, без шнура!) я услышал певучий сигнал.
– Хронофон, – со сдержанным удовольствием сказал Сашка. – Темпоральная связь. Ай да бабка Генриетта… Это знаете что такое? Это…
– Да знаю, знаю… – Я и правда знал. Но я не думал, что они бывают на самом деле, когда писал про такое в повести «Дети Кристалла». С ума сойти…
С ума я не сошел, но легкая обморочная невесомость окутала голову. Потому что… Это, значит, можно взять вот так, прямо сейчас, позвонить… Услышать… Раньше это бывало только во снах, и то не во всяких, а в редких, счастливых…
Какой выбрать день?
Конечно, тот, седьмого августа. Я даже число запомнил. Еще бы не запомнить, накануне маминого дня рождения. Преподнес тогда подарочек!..
С утра я увязался за большими ребятами, которые из автомобильных камер сделали «корабль» и решили прокатиться вниз по нашей реке Туре. Путешествие получилось чудесное, но за городом, у деревни Новый Бор, судно наше рассыпалось. И вовремя! А то вообще неизвестно когда бы вернулись… С отмели мы выбрались на берег. Автобуса, на который мы надеялись (он изредка ходил из Нового Бора до городского рынка), не было и в помине. И побрели мы по тракту, толкая перед собой надутые камеры. Они были тугие, «сытые». А мы голодные, измотанные…
Домой я добрался чуть ли не к полуночи. И готов был полной мерой расплатиться за самовольное путешествие и за то, что пережила мама, считая меня потонувшим… Но расплаты не было. Мама со мной просто не разговаривала. Поставила на стол тарелку с пшенной кашей, молоко, хлеб, ушла в другую комнату и легла… До еды ли мне было? Как я подступал к маме с разных боков, как пытался все объяснить, как просил прощения! Она только лежала и всхлипывала…
Я на все был готов. Пусть даже моя юная тетушка Лика взгреет меня своей линейкой. Не буду ни отмахиваться, ни ругать ее. Но Лика укатила на каникулы, мы с мамой были вдвоем. Вернее, каждый теперь сам по себе…