В глубине Великого Кристалла. Том 1
Шрифт:
— Сумасшедший.
И он опять сказал:
— Ага…
Взяли влево, стали подниматься по склону, к зарослям. Люся наконец обратила внимание:
— Ты почему хромаешь?
— А… Укусила пчелка за пятку…
— В прошлом году ты был гораздо серьезнее…
— Ну и что? С возрастом все глупеют…
Началась чаща дубняка, склон стал круче. Ветки хватали за плечи. Под рубашку Витьке скатился твердый желудь.
— Тут тропинка, только ее не видно… Руку давай.
Она послушно дала руку, но вдруг спросила:
— Вить… А Дину ты тоже носил на руках?
— Кого? — искренне удивился он.
— Ну, Дину Ясвицкую…
— С чего ты взяла?
— Она говорила… Ты ее нес от платформы…
— Святые Хранители! Состав стоял полминуты, насыпь высокая, дождь, скользко, они продрогли. Я и один их парнишка хватали всех на руки без разбора, тащили вниз… Я даже не помню, как кого зовут!
Он говорил правду. Он помог этим ребятам и считал, что дело сделано. Потом он с ними почти не встречался. Потому что… потому что разные он и они, это было ясно сразу. Конечно, они хорошие люди, особенно старший (Антон, кажется), но… Витьке неловко было от их какой-то сдавленности, прижатости. Наверно, потом все у них наладилось. Теперь им хорошо, это главное. А для Витьки важны были не те, кого он вывел оттуда. Важен был тот, кто там остался.
«Цезареныш…»
Никогда Витька вслух так его не называл. Ого, скажи-ка такое! Но издалека-то, в мыслях, можно. И Витька заулыбался от наплыва радостной ласковости. И конечно, тут же толкнулось беспокойство: как он там?
А у Люси было свое на уме. И когда выбрались из дубняка к черной, горячей от солнца сланцевой осыпи, Люся отдышалась и спросила, будто слегка дурачилась:
— Вить, а ты раньше с девочками дружил по-настоящему?
Он уточнил серьезно:
— Кроме тебя?
— Ну…
Тогда он глянул краем глаза и сказал покаянно:
— Что скрывать, было. В давнем детстве…
— Правда?
— Ага… Ее звали Зинаида.
3
Все ее, семилетнюю, так и звали, полным именем. И ребята, и взрослые. Несмотря на миловидное личико и роскошные ресницы, была она храбрая, самостоятельная и твердо знала, что дети ничуть не глупее учителей и родителей. А иногда и умнее… Витька же в ту пору был нерешительный мамин мальчик, и что нашла в нем Зинаида, навсегда осталось непонятным.
Если бы ей просто нравилось командовать Витькой, тогда ясно. Однако Зинаида не помыкала мальчишкой, как иные капризные примадонны. Она старательно тянула Витьку «до своего уровня». Учила — серьезно, без насмешек — давать сдачи обидчикам, не бояться лазать по деревьям и прыгать в крапиву, спорить с учительницей, свистеть сквозь дырку от зуба и делать вид, что тебе весело, если на самом деле страшно. Может, ей нравилось, что он такой доверчивый и послушный? Нет, что послушный, не нравилось. Однажды она вскипела:
— Ну что ты такая тютя! Мигаешь и молчишь! Хоть бы подрался со мной!
— Зачем? — тихо спросил Витька.
— Ну нельзя же быть таким синеглазым облизанным теленком!
«Синеглазый облизанный теленок» — это показалось оскорбительным. Витька подумал, вздохнул и стукнул. Она обрадованно треснула его по носу. Неведомые доселе чувства освободили в крайне обиженном первокласснике Мохове какие-то пружины: он коротко, без слез, взревел и кинулся в бой. И они подрались бурно и от души. В школьном буфете. И были доставлены в кабинет директорши, где после всяких грозных слов и поучений последовал приказ — мириться! Но
Мир был заключен позже, после уроков, — крепкий и радостный. Зинаида храбро чмокнула Витьку в щеку и велела ему сделать с ней то же самое. И там, в уголке школьного весеннего сквера, по щиколотку в рыхлом снегу, они обещали друг другу «быть как сестра и брат».
С той поры Зинаида смотрела на Витьку как на равного. Но все же она была умудреннее в разных житейских делах. Чтобы Витька не отставал в развитии, она по-дружески посвящала его во всякие тайны. Так Витька узнал, например, что далеко не все младенцы выращиваются в пробирках в Институте охраны раннего детства. Наоборот, случается это довольно редко, а чаще всего они при известных обстоятельствах заводятся в маминых животах, откуда и появляются на свет.
Витька поверил Зинаиде, но, потрясенный этим сообщением, решил уточнить подробности у мамы. И был большой крик, «чтобы ты больше не смел близко подходить к этой испорченной девчонке!». И мало того, мама пошла к учительнице. А учительница, поглядев на бледного Витьку и потом на маму, доверительно спросила:
— А что, он у вас в самом деле пробирочный?
Мама увлекла несчастного Витьку за руку из учительской почти по воздуху и заявила, что переводит его в другую школу.
И вот тут послушный и воспитанный мальчик Витя впервые устроил бунт. И объявил голодовку. Конечно, это был запрещенный прием. Но безотказный. Того, что «ребенок ничего не ест», мама боялась больше, чем всех испорченных девчонок на свете.
— Изверг… Кто мог подумать, что в тихом омуте вырастет такое чудовище? Впрочем, понятно в кого…
Тот, «в кого» было у Витьки все нехорошее, уже тогда жил отдельно от семьи. То в университетском поселке, то в «Сфере»…
Так или иначе, Витька выиграл сражение. И даже не поехал в летний лагерь, чтобы в каникулы быть с Зинаидой.
Они жили недалеко друг от друга, играли на пустыре позади остановленной стройки химкомбината. Иногда с ребятами, иногда вдвоем. Друг с другом им ни разу не было скучно. Даже если совсем нечего делать, можно просто сидеть в оконном проеме недостроенного цеха, качать ногами, болтать о чем-нибудь или петь всякие песни. А была еще такая забава: вытащат две гибкие доски из оставленного на стройке штабеля, вставят их одним концом в щели между бетонными блоками в метре от земли, а на другой конец прыгают сами — каждый на свою доску. И качаются, летают вверх-вниз друг перед другом. И хохочут. Или опять поют. Надо сказать, у Зинаиды был голос чистый и звонкий, да и у Витьки хороший дискант…
И вот так они однажды качались и пели. И поскольку была вокруг солнечная пустота и полная независимость от всяких запретов, пели они песню о Жучке, известную всем с детсадовского возраста. Вдохновенно и трогательно:
Укусила пчелка собачку За больное место…Далее без церемоний называлось пострадавшее собачкино место и описывались мучения Жучки, атакованной вероломным насекомым. Ясные детские голоса выводили в тишине почившей стройки:
Стала Жучка охать и плакать: «Как же я теперь буду…»