В глубине Великого Кристалла. Том 1
Шрифт:
И спокойствие у ребят было, конечно, не от природных характеров, а от въевшегося в душу сознания: мы незаконные, лучше не спорить…
Но, разумеется, не были они одинаковыми. И Корнелий догадывался, что внутренняя жизнь этой маленькой общины сложнее и беспокойнее, чем видится ему со стороны. Их глубинный мир оставался для него скрытым. Лишь непонятное заклинание — «Гуси-гуси, га-га-га…» — то в игре, то в молитве пробивалось иногда, словно ключик из глубины. Да ненароком замеченные сценки порой говорили:
Иногда замечал Корнелий тревожные перешептывания и боязливые взгляды девочек. Один раз услышал, как Антон вполголоса, но жестко отчитывал курчавого Илью: «Еще раз увижу — не обрадуешься. Я Корнелию не скажу, мы сами… Но запомнишь…» Илья — с головой ниже плеч, с красной шеей и свекольными ушами — неловко топтался и теребил подол своей мятой бумазейной курточки…
Корнелий не стал допытываться, в чем вина мальчишки. Не все ли равно? Ни у ребят, ни у воспитателя-арестанта впереди не было ничего. Немудрено, что понимание этой истины глушило интерес. Странно было другое: несмотря на всю свою апатию и тупую унылость, Корнелий иногда все же замечал в себе проблески любопытства к ребячьей жизни.
Может быть, любопытство — один из признаков надежды? А надежда, как известно, не исчезает, пока человек дышит…
Так или иначе, но общее настроение ребят Корнелий чувствовал. Ясно было, что новичок для них — чужой на сто процентов. Они отторгали его, как один биологический вид отторгает другой. Не по злости, а просто в силу природной несовместимости. Даже Антон отошел, словно говоря: «А что я могу поделать?»
— Ты должен слушаться. Ты же разумный человек, Цезарь, — сказал очкастый.
«Ого, имечко… — мелькнуло у Корнелия. — В самом деле аристократ».
У мальчишки и выговор-то был особый: словно под языком перекатывался стеклянный шарик, небрежно и чуть заметно перепутывая звуки "р" и "л":
— Это несправедливо! Почему я должен? Вы меня просто украли! Даже родители не знают, где я! Они думают, что меня увезли в клинику Горского!
— Ты не прав. Родители извещены. А сюда тебя направили по указанию муниципалитета.
— Неправда! Я хочу видеть папу и маму!
— Папа сейчас в длинном рейсе, а мама… в санатории на Побережье.
— Какие нелепости вы говорите! — стеклянно сказал Цезарь. — Неужели папа и мама уедут, не повидавшись со мной! Вы просто… неумный человек! Я все равно уйду отсюда!
— Если ты будешь дерзить и сопротивляться, тебя накажут, — предупредил чиновник с пробором.
О, как Цезарь повел плечом! Какое великолепное презрение брызнуло из зеленых глаз мальчишки!
— Думаете, я боюсь? Я все равно не буду подчиняться. Хоть убейте.
— Да кто тебя собирается убивать? Ты что, парень? — Это подошел наконец старший инспектор Альбин Мук. — Поживешь здесь, все определится.
Цезарь быстро обернулся: новый человек — новая надежда.
— Могу я хотя бы позвонить домой?
— Видишь ли… Здесь только внутренняя связь, тюр… служебная. Чтобы звонить в город, надо с территории выходить, а с этим лучше обождать…
— Служебная связь без выхода на общую систему? Ну и смешные вещи вы го-ворите… — В голосе его прозвучали утомление и безнадежность.
— Пойдем в дом, — сказал Альбин. Хотел взять новичка за плечо. Тот с отвращением дернулся. И… пошел. Наверно, чтобы не повели силой. Корнелий почти физически ощутил, как боится мальчик чужих прикосновений.
Чиновники незаметно слиняли к проходной: видно, свое дело они сделали.
Цезарь медленно, как приговоренный к смерти принц, шел к своей тюрьме. Ребята молча раздвинулись у дверей. Антон подобрал с земли его «гусарку».
— Ну, теперь у тебя будет хлопот, — сумрачно посочувствовал Корнелию Альбин. — Пока птенчик не привыкнет…
— Откуда он такой? Что случилось? Ты же говорил, безындексные в семьях не живут…
— А он был нормальный. В том-то и дело. А месяц назад индекс у него пропал. Дикая история…
— То есть как это — индекс пропал?
— Ты меня спрашиваешь! Я же говорю: дикая история! Невозможно, чтобы живой человек перестал излучать! А у этого — глухо! Сто профессоров мозги вывихнули, месяц его исследовали в разных клиниках. Нет индекса, хоть расшибись…
— Бред какой-то… Так не бывает.
— Бред не бред, а факт.
— Ну… а сюда-то мальчишку зачем? Разве он виноват?
— А другие, кто здесь, разве виноваты? Закон…
— Но у других-то родителей нет. А у этого…
— Ты чего с меня-то спрашиваешь? — плаксиво сказал Альбин. — Я, что ли, решал? Машина решает! У нее в электронной башке сидит четко: безындексных детей — в закрытые спецшколы. Всех. Как убедились, что индекс у парня больше не появляется, — привет…
— Идиотство… А почему не дать ему хотя бы с родителями повидаться? Или позвонить…
— Ну, ты чудо… — вздохнул Альбин. — Что, по-твоему, его родители дома прохлаждаются?
— А где они?
— Где-где! В том самом месте! Думаешь, Управление оставит их в покое? Засадили в какую-нибудь лабораторию, исследуют, как кроликов: роль наследственности, генетический код предков, степень виновности…
— Разве это по закону? Машина не может назначить такое…
— Деточка… Машина — это Машина, а Управление — это Управление. Кто ею командует, Машиной-то? Особенно когда нестандартная ситуация и в электронных потрохах летят предохранители. Ты лучше скажи, койка там и все прочее для пацана готово?.. Ну и ладно! Ты уж распоряжайся тут сам, а я побег, в конторе куча дел…