В году 1238 от Рождества Христова
Шрифт:
– Ты что старый, как можно!? Да меня потом за такое! – Милован от возмущения аж побелел лицом. – Великий князь тогда уж точно, если не казнит, так вотчины лишит, за трусость и прав будет!
– Не горячись Мил. Сам знаешь, какой с Дорожа воевода, ему не то что полка, десятка доверить нельзя. Да и сам Великий Князь… все это варяжское семя показало чего оно стоит, ни ума ни храбрости, – спокойно, не повышая голоса возражал Ждан.
– Ты не прав, князь Юрий Всеволодович не трус и не дурак, и ты при мне его порочить не смей! – прикрикнул было Милован.
– Как же, не трус. Да опосля того что татарва с его стольным городом, с его семьей сотворила, с его женой и детьми… он должен не здесь на берегу стоять, а с войском искать татар и сам на них нападать. Они же сейчас не все вместе, а порознь идут. Это же как божий день ясно, не могут же они в одно время и Тверь брать и Углич разорять не разделившись. А он встал со всем войском на берегу и за реку сунутся боится. А того кто на месте стоит все одно обойдут и обложат. Как не обойти если он залег как медведь в берлоге, да слезы льет по жене и семейству,
Воцарилось молчание, которое через некоторое время нарушил Милован:
– Нет Ждан, как ты советуешь, здесь пересидеть, нет так нельзя, надо назад до полка идти, – по-прежнему не соглашался Милован, но по голосу чувствовалось, что он уже колеблется.
– Да никак нельзя нам назад!… Ты все правильно сделал, что отделился от полка. Там мы все с ними пропадем безо всякой пользы. А тут посидим, посмотрим откуда татарва появится. Может их немного будет, тогда можно как ты говорил, в зад их ударить. Но боюсь, про наш полк они все знают и малым числом на него не полезут. Потому тут загодя обо всем подумать надо. Мне так все едино, у меня ни жены, ни детей, а племянница она пристроена, ей в поповском дому пропасть не дадут. А оружники-то наши, особенно кто постарше, у них-то и жены и дети есть. А если и к нам в Киверичи татары нагрянут, кто их защитит? – все более основательно и твердо «давил» Ждан.
– Нет, я Великому Князю в верности клялся, я не могу честь свою уронить… – твердил свое Милован, но как бы для очистки совести, исподволь понимая, что старый воин прав.
– А если все здесь поляжем, твой род на тебе и кончится и весь народ наш без законного князя останется, будут над ним какие-нибудь варяжские последыши изголяться, если от татар отобьются, а если не отобьются, то те же татары! – теперь повысил голос Ждан. – Ты не только о чести своей думай Мил, но и о народе своем. И еще, ты случаем не забыл, что тебя невеста дожидается в Киверичах. Тебя не будет, кто ее там, в Киверичах оборонит, что с ней будет!!
3
Село Киверичи когда-то являлось головным городищем переселившихся из под Смоленска сюда, в глухие леса, славян-кривичей. Само название села об том говорило, вернее, так именовали кривичей жившее здесь до них волжско-финское племя меря. Такое именование пришельцев было более созвучно их языку. С тех пор минуло без малого четыре столетия. За эти века буйный, склонный к перемене мест обитания пришлый народ перемешался с местным, более спокойным, тяготеющим к оседлой жизни. С тех пор все меньше людей хранило в памяти, кто они изначально кривичи или меря. Все смешались и стали русскими, во всяком случае, таковыми им повелели быть князья-рюриковичи, великие… и не очень великие. Но кое-кто не поддавался на упрощенное толкование своего происхождения – мы русские и испокон нашими господами являлись князья владимирские, тверские, муромские… Находились отдельные индивидуумы, что умудрялись за четыре века даже не смешаться кровно. Одним из таких «чистых» кривичей в Киверичах являлись Ждан и его племянница Бояна. Отец Бояны тоже служил оружником в сотне отца Милована и погиб в одном из походов, когда Бояна была еще совсем малой. Мать ее тоже долго не прожила. Так что родни у девочки остался только несемейный дядя. Но Ждан не мог заботится о племяннице, ибо наведывался в селе нечасто, а основное время проводил на службе в великокняжеском войске. Потому и упросил Ждан сельского священника отца Амвросия взять Бояну к себе в дом, чтобы росла она и воспитывалась вместе с его двумя дочерьми. Бояна внешне сильно выделялась не только тем, что не имела ни малейшей мерянской «примеси», но и от природы не совсем женским сложением. Сейчас, в свои шестнадцать лет, она была черноволосой, высокой, жилистой, мосластой. Она напоминала обыкновенных смердок, только стала еще сильнее их, несмотря на то, что ее в доме священника никогда не заставляли заниматься тяжелой работой. С другой стороны ее хорошо кормили и, казалось, что в этой длинноногой и длиннорукой деве затаился какой-то бездонный запас сил и энергии. Лицом Бояна была не то чтобы некрасива, но оно у нее имело какое-то чересчур большую вытянутость сверху вниз. Впрочем, вытянутой она казалась вся, не только руки, ноги и лицо, но и ладони рук и ступни ног все было каким-то чрезмерно длинными. Ну, и норов… ее норов совсем не соответствовал кроткой смиренности, которую ей с детства пытались привить отец Амвросий и его супруга матушка Марфа.
В доме священника Бояна никак бы не считала себя приживалкой, ибо и отец Амвросий, и матушка Марфа, и их старшая дочь Веселина относились к ней, как к родной… если бы не вторая дочь священника Голуба. Хотя за десять лет проживания под одной крышей девочки и спали рядом в одной комнате, и ели за одним столом, и одевались одинаково и грамоте отец Амвросий обучал их вместе. Бояна всегда искренне почитала священника, матушку, любила кроткую и смиренную Веселину, она была им всем благодарна и за крышу и за кусок хлеба и за науку. И все бы было хорошо и покойно, если бы не Голуба…
Внешне Голуба являла собой едва ли не полную противоположность Бояне, разве что ростом немного уступала, а в остальном: русоволосая, круглолицая, круглоплечая, крутобедрая, с маленькими ладошками и ножками. Зато характером… Все удивлялись, что у кроткой смиренной Веселины младшая сестра, как и Бояна имела самый настоящий кривичский буйный норов, и это при преобладании во внешности ярко выраженных мерянских черт. Вот эти-то два норова, оказавшись под одной крышей, нет-нет да и сталкивались друг с другом. Когда шестилетняя Бояна впервые попала в дом священника и старшая дочь священника девятилетняя Веселина сразу стала опекать сироту, то семилетняя Голуба, напротив, всячески ее шпыняла и частенько напоминала, что она здесь никто, и должна знать свое место. Старшая сестра стыдила Голубу, грозила, что боженька за такое отношение к сироте ее обязательно накажет. Но бойкая и властная Голуба свою тихую сестру не больно слушалась и не только словами обижала Бояну, но иной раз и поколачивала. Тогда еще Голуба и ростом, а главное упитанностью намного превосходила до того плохо питавшуюся Бояну и легко с ней справлялась.
Но шли годы, приезжавший после походов в село Ждан всегда навещал племянницу, щедро одаривал подарками священника и его жену, в знак блгодарности за то, что приютили, воспитывают и кормят племянницу. Бояна это постепенно осознала и перестала ощущать себя в доме священника нахлебницей, на хорошей пище выросла, окрепла… осмелела. Как-то когда ей исполнилось одиннадцать лет, а младшей поповне двенадцать и Голуба по обыкновению стала ее задирать… К тому времени Бояна уже догнала ее в росте, и хоть была по прежнему худой, но уже, что называется, чувствовала в себе далеко не девичью силу. Впервые решившись оказать действенное сопротивление третировавшей ее поповне, она удивительно легко завалила противницу, которая была старше и значительно тяжелее ее, на пол. Начавшая наливаться мягкой бабьей плотью Голуба ничего не могла поделать. Бояна буквально «распяла» ее на полу их девичьей комнаты, не давая вырваться. Не позволив себе ни ударить, ни даже сделать особенно больно противнице, Бояна предупредила, что если та еще посмеет тронуть ее, то уж точно намнет ей круглые бока. После этого она отпустила поповну. Голуба, впрочем, не сразу успокоилась, ибо не могла взять в толк, как эта тощая девка с ней справилась. Пришла к выводу, что виной всему теснота комнаты. Она еще раз попыталась «вернуть все на круги своя». На этот раз все случилось на огороде за поповским домом. Простор Голубе не помог, вновь поповна оказалась зажатой в борозде меж грядками. Но и здесь Бояна не решилась привести в действие свою угрозу, поколотить, причинить боль все более круглящемуся под рубашкой телу Голубы – все же она являлась дочерью ее благодетелей. После этого Голуба наконец осознала, что уже не справится с «поганой девкой» и больше не пыталась ее «подмять» физически, но не прекратила изводить Бояну словесно. Здесь она использовала тот фактор, что Бояне довольно трудно давалась грамота. Веселина обычно помогала ей, а вот Голуба насмешничала:
– Смердка ты Боянка, с того такая несмышленая, сколь тебя учат, а ты до сих пор читаешь по складам.
– Я не смердка, мои тятя и дядя служилые люди, оружники, и еще я кривичанка, – любила подчеркивать чистоту своей крови Бояна, просвещенная по этой части своим дядей.
Голуба же, как раз «чистотой» своей крови похвастаться не могла. В ней, как и в ее родителях и сестре многократно перемешались кривичи и меряне. Но чем, в свою очередь, Голуба могла похвалиться… тем, чем иной раз в отличие от своей скромной сестры она и хвалилась. Когда в очередной раз Бояна возвестила, что она чистая кривичанка, Голуба в запале крикнула в ответ:
– А я вообще княжна!…
Какое право она имела так говорить? Пожалуй, в меньшей степени, чем тот же Милован именоваться князем, тем не менее, в какой-то степени… Когда-то, давным давно предки отца Амвросия действительно были мерянскими князьями. Не очень богатыми и влиятельными, но в этих местах довольно известными. Один из тех предков даже участвовал в том самом новгородском вече, где собрались князья кривичей, словен, мерян… и порешили пригласить на княжение варягов Рюрика, Синеуса и Трувора. С тех пор много воды утекло. Сначала кривичи пришли варягами с верхнеднепровских волоков согнанные. Стали они не по совести поступать, у мерянских князей земли и вотчины отбирать. Потом варяги, оседлавшие весь торговый путь «Из Варяг в Ромеи» так разбогатели и усилились, что стали свою власть все дальше на восход солнца распространять, тут уж не только мерянским князьям, но и кривичским туго стало, и они заплошали, и их стали душить данью и поборами. Перед общей угрозой вынужденно помирились кривичи и меряне. Если меж смердами и раньше имело место взаимное смешение, где по доброй воле, где и насильным уводом, то теперь и князья стали родниться. Потомки рюриковичей редко «опускались» до родства с племенными князьями народов, над которыми стали властвовать. Так что князьям кривичей, словен, вятичей, мери и муроме с мещерой еще и потому ничего не оставалось как родниться друг с другом, образуя нечто вроде второсортных, неофициальных княжеских ветвей. Так и предки Милована женились на мерянских княжнах и отдавали своих дочерей за мерянских князей. Так и далекие предки отца Амвросия имели схожую «генеологию». Но им не повезло. Еще прадед отца Амвросия лишился всех своих вотчин. Так что уже его отцу, чтобы не пропасть от голода или не попасть в смерды… ему пришлось забыть про свое княжеское звание, жениться на поповне и идти в священники, унаследовав приход от своего тестя. А уж сына своего он отправил учится во Владимир ко двору владыки архиепископа. Оттуда его и направили вот в этот сельский приход. Так что бывший княжеский род, таковым уже и не считался. Тем не менее, дворовые люди, прислуживавшие в доме отца Амвросия и в церкви, все это знали, а через них и все село с окрестностями. Киверичане даже гордились что у них такой священник: