В гранитных ладонях
Шрифт:
– Есенин, Сергей Есенин, – поправила Ася, потому что в немецком произношении получилось «Езенин».
– А, да, значит, Essenin, – кивнул профессор и посмотрел на Асю, виновато сдвинув брови. – Я, к стыду своему, почти ничего не слышал о нём раньше. Знаете, у нас в немецком языке есть такое понятие Fachidiot.
Ася вежливо пожала плечами, давая понять, что не совсем понимает это слово.
– Это значит, что человек, много знающий в своей профессиональной сфере, совершенно ничего не смыслит в остальных областях и имеет низкий культурный уровень. Хороший профессионал, но в остальном – идиот. Так вот, мне никогда не хотелось превратиться в такого Fachidiot. Поэтому я стал читать то, что нашел в интернете об этом Essenin, его биографию. И вы знаете, это
Ася кивнула, растроганная его порывом. Она совершенно не ожидала от этого серьёзного господина вдруг такой впечатлительности, а он говорил, всё больше увлекаясь, нервно сжимая руки и качая головой:
– Я не мог заснуть, спустился вниз, выпить стаканчик. В баре был какой-то русский господин, и он – вы представляете? – он начал говорить со мной об этом поэте, читал наизусть его стихи. Правда, я почти ничего не понял. Этот господин совсем немного говорил по-английски и почти ничего по-немецки, надо сказать, он был уже пьян. Я не совсем понимал его. Но это были красивые стихи. Вы знаете, стихи можно оценить даже когда они звучат на другом языке.
«Ну, да. Это нормально, – подумала Ася, – нормальные русские каникулы: напиться с незнакомцем в баре дорогого отеля, читать о революции, а потом всю ночь слушать стихи Есенина».
– Если вы сейчас не очень хорошо себя чувствуете, мы можем перенести нашу прогулку, – вежливо сказала она, удивившись мельком, что сегодня примета с дорогим автомобилем не сработала. Но господин Клуге затряс головой:
– О нет, нет, я в порядке. Просто после того, что он мне наговорил, в этом отеле мне стало не по себе.
– Что же он сказал? – пришлось уточнить Асе, потому что профессор вдруг умолк, и сидел, понурившись, очевидно, погрузившись в воспоминания о вчерашнем вечере. Она уже не раз сталкивалась с обострённым чувством, пришедшим к немецкому народу после Второй Мировой войны – чувством вины за всевозможные творящиеся в мире несправедливости. Ну, и со свойственной соотечественникам привычкой обвинять инородцев во всех бедах – начиная с краха Российской империи и заканчивая отсутствием воды в кране. Значит, либо господин профессор переживает сейчас о коллизиях русской истории, либо пьяный собеседник успел после чтения стихов в чём-нибудь обвинить морально неподготовленного к этому туриста. Но когда профессор снова заговорил, речь, кажется, пошла уже совсем о другом.
– Скажите, Ася, вы верите в мистические, сверхъестественные явления?
Ася молча смотрела на собеседника, панически подбирая в голове подходящий ответ. У ног всё так же ворковали голуби, милые французские детишки ели мороженое на скамейке.
– Петербург многие считают мистическим городом, – сказала она, наконец, – За трехсотлетнюю историю здесь родилось много легенд.
– Да, конечно, – кивнул профессор. – Так вот, этот господин вчера, он говорил о том, что в отеле часто является призрак поэта. Он сказал «ghost of poet»5, так что, думаю, я правильно его понял. И вы знаете, этот человек был испуган, поверьте мне. Да, знаю, сейчас, здесь, когда светит солнце, эти голуби у наших ног, детишки на скамейке – эти слова не производят такого впечатления. Но вчера ночью – возможно, виной тому усталость после перелета, смена климата – тогда всё это произвело на меня большое впечатление. А вы, Ася, как вы относитесь к таким легендам?
– Герр Клуге, здание этого отеля в 1987 году было полностью разобрано и через три года отстроено заново. Вы можете считать, что это совершенно другой отель, совершенно новый, в котором не осталось никаких призраков, – сообщила Ася, возможно, слишком резко. В любом случае, нужно было дать ему понять, что на эту тему говорить она не будет. Но герр профессор только всплеснул руками и воскликнул, спугнув у них из-под ног нескольких голубей:
– Вот именно! Именно! Я прекрасно знаю, что отель был полностью реновирован. Дело в том, что наше бюро занимается такими проектами, и именно благодаря этому я приезжаю сюда, в Россию, в Петербург. Именно поэтому я и остановился здесь – мы тогда консультировали ваших архитекторов и до сих пор имеем здесь бронь на «свой» номер. Хотя тогда в 90-ые годы всё здесь было сделано с нарушениями, по-варварски… Mein Gott!6 Они просто взяли и снесли здание! Простите, Ася… я не должен, конечно, так говорить. Только, знаете, как архитектор, я часто задумываюсь о судьбах старинных домов, о том, как они переплетаются с жизнями людей…
Господин Клуге замолчал. Ася смотрела на его высокую, ссутулившуюся на скамье фигуру, как он сокрушенно покачивает головой и рассеянно потирает ладони. Что-то беспокоило её, и сейчас она пыталась понять, насколько искренен этот человек. И что его мучает: похмелье или чувство вины за снесённое в чужой стране историческое здание? Или это что-то другое?
«Ладно, – сказала она себе, – Хватит выслушивать этот бред про призрак Есенина!»
– Also7, – Ася решительно поднялась со скамейки и привычно перешла на рельсы заученной экскурсии, – Поскольку вы остановились здесь рядом, я предлагаю вам сегодня посетить Исаакиевский собор. Это одно из крупнейших купольных зданий в Европе, архитектурная доминанта северной столицы. Наверху есть смотровая площадка, откуда открывается замечательная панорама города. Если вы хотите, потом мы можем подняться туда.
– Да, да, конечно, с удовольствием, – с облегчением отозвался герр Клуге, тоже вскакивая со скамейки.
Огромность Исаакия Асе удавалось полностью ощутить и оценить, лишь войдя в собор, оказавшись под сводом гигантского купола, где на высоте восьмидесяти метров над узорами мраморного пола парят очертания белого голубя – такого воздушного, легкого. Ася всегда любила ловить искреннее удивление на лицах своих экскурсантов, когда говорила им, что эта воздушная фигурка в луче света – на самом деле скульптура, выполненная из посеребрённой меди, размером метр на полтора, висящая на внушительном стальном тросе.
Пока отстояли за билетами и поднимались по гигантским ступеням в собор, герр профессор архитектуры обрел былую решительность. Как это часто случается с людьми сдержанными, проявив несвойственную им откровенность, он уже сожалел об этом и, кажется, даже по мелочи мстил Асе за то, что она стала свидетельницей его слабости. Выверенную и заученную, обкатанную не на одном слушателе, Асину экскурсию, он начал рушить с первых шагов. Рассказ о сюжетах многочисленных фресок и мозаик зарубил на корню («Не трудитесь, я знаю библейские сюжеты»). Объяснения особенностей православной службы решительно отмел («Это здание интересует меня исключительно с архитектурной точки зрения»). При этом посматривал на неё, словно ребёнок, пробующий границы дозволенного. Ася потихоньку давила в себе нарастающее раздражение, но тут герр Клуге заприметил в западной части собора макеты: инженерные конструкции, которые когда-то, более полутора веков назад, были задействованы здесь во время строительства, и устремился туда, не дожидаясь своего гида.
Эта часть экскурсии всегда была самой сложной для Аси. Чтобы объяснить, как на болотистой почве выстроили здание высотой больше ста метров, весом почти триста тысяч тонн и площадью не меньше гектара нужно было для начала самой это понять, выучить какие-то термины и цифры. Одна только идея такого строительства, настойчиво владевшая умами людей того времени, была Асе не понятна. Что заставляло их раз за разом пытаться воздвигнуть величественное здание на болотистом речном берегу? Ведь современный Исаакий был уже четвертой такой попыткой. Что за сила побуждала их выдумывать сложные механизмы, доставлять откуда-то издалека тонны камня, пригонять сотни рабочих, многие из которых погибали здесь? Ася ловила себя на том, что подобный масштабный проект никогда не пришел бы ей в голову, владей она этими землями. Вероятно, она просто врыла бы скамеечку, чтобы сидя на ней любоваться течением реки.