В «игру» вступает дублер

Дедусенко Идиллия

— Ну, папа… Только, пожалуйста, всё… всё, что знаешь.

— Скрываешься от отца, — обиженно заявил почти окончательно отдышавшийся Вагнер. — Я же не слепой. Не знаю и знать не хочу, зачем к тебе ходит артист…

— Художник, папа…

— Это неважно! Не знаю, зачем, но только не зря ты ему бумажки припасаешь. Ну, да ладно… В общем, прихожу я на виллу, затапливаю все печи — и уходить. Теперь они долго горят, так их солдат ночью тушит. Да-а, а вспомнил, что Антонина просила у неё во флигеле печку посмотреть, дескать, стала гореть плохо. Прохожу под её окном и вижу, как в дверь Фишер заходит. Это который из гестапо, он к ней иной раз заглядывает. Я думал, по мужской линии — ей же всё равно кто.

Ну, я и остановился, не знаю, что делать дальше. А у неё форточка открыта — печка же дымит. И слышу я их разговор. Он ей: «Где мне можно вас подождать, но так, чтобы никто не видел?» Она ему: «Ждите в соседней комнате, мы туда не пойдём». Он: «Не жалейте коньяка, напоите Ларского как следует, а потом будете задавать ему вопросы, которые я вам дал. Да подучите их ещё». Она: «Хорошо». Он: «Обласкайте его, прикиньтесь обиженной немецким командованием, скажите, что вас почти все бросили». Она ему: «Это так и есть». Он: «Ещё не всё потеряно. Вы можете ещё нам послужить, если сегодня справитесь с заданием. Он должен в вас поверить. Дайте ему понять, что он может использовать в своих целях вашу близость к немецкому командованию. Скажите, что фон Клейст звонил, обещал скоро вернуться и устроить новогодний банкет, а вы берётесь устроить ему приглашение. Должны же мы, наконец, разгадать, что такое господин Ларский. Если он не тот, за кого себя выдаёт, то непременно ухватится за возможность проникнуть на виллу в новогоднюю ночь и втереться в доверие высших офицеров». Я, как услышал это, прямо сюда, а надо бы старому дураку в театр.

Анна медленно встала со стула, подошла к отцу, крепко его обняла.

— В театр тебе нельзя, папа. Ты только навредил бы З… з… Сергею. Ложись, отдыхай, ни о чём не думай. Я знаю, что делать.

Анна стала быстро одеваться. Потом прошла в свою комнату, вынула из тайника пистолет, положила в карман. Она была совершенно спокойна, тщательно обдумывала каждый свой шаг. Когда собралась уходить, отец, теребивший в руках пустую трубку, спросил:

— Ты только предупредишь и придёшь?

— Да, папа.

— А может, лучше я схожу?

— Ты не успеешь.

— Ах, ты, господи… Но ты осторожнее, доченька.

— Не беспокойся, папа.

— А может, не надо? Ничего ему не сделается, твоему артисту. До Нового года ещё время есть, успеешь предупредить.

— Нет, папа. Кто знает, что может сегодня произойти.

— Ах, ты, господи… Немцы вот-вот побегут, потому и свирепствуют. Всякого готовы подловить… Ты бы, дочка, на время скрылась, ушла бы в Георгиевск к Волковым.

— Что ты, папа… Нельзя мне уходить.

— И зачем я, дурень старый, тебе сказал!

— Ты правильно сделал, папа… И я тебя очень люблю.

Анна поцеловала отца в щёки, прижалась к нему на несколько мгновений и направилась к двери.

— Осторожнее, доченька!

— Хорошо, папа.

Морозный воздух был лёгок и прозрачен. Низко провисшие с неба звёзды, мерцая, словно подавали друг другу весёлые знаки. Вчера опять выпал снег и лежал теперь большими белыми подушками на газонах, пучками маскарадной ваты висел на деревьях. Анна подсознательно отметила и игру звёздного неба, и нарядную белизну снега. Подумала даже о том, что в скверике в этот день прежде уже стояла огромная ёлка, украшенная гирляндами и цветными лампочками, и к ней собирались толпы детворы. Сейчас здесь было пусто и темно.

Она миновала сквер и вышла на бульвар. Шла Анна быстро и скоро почувствовала, что начинает ловить ртом воздух — от быстрой ходьбы перехватывало дыхание. Она приостановилась, стараясь унять тяжёлое биение сердца, но подумала, что может не успеть, и снова пошла.

Анна пока ещё не знала, как пройдёт в театр, как будет искать Зигфрида, то есть Ларского. Едва подумала об этом, вспомнила, что он наказывал: ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не приходить к нему и не искать его. Раз Зигфрид настаивал, значит, так надо. Но сегодня особый случай. Она не пойдёт вовнутрь, придумает что-нибудь другое, чтобы предупредить его.

У входа в театр бульвар прерывался и переходил в небольшую площадку, обрамлённую деревьями с трёх сторон. С левого края площадки стояла афишная тумба. С неё призывно смотрели «Весёлая вдова», «Цыганский барон», «Баядера»… Анна подумала, что уже тысячу лет не была в театре и даже в кино. Скоро пять месяцев, как она вообще не ходит дальше городской управы. Осталось потерпеть совсем немного, и всё снова будет, как прежде. Она чувствовала по суете в управе, что немцы засобирались в обратный путь, и знала это по рассказам отца, отчётливо увидела и вот здесь, около театрального подъезда, куда торопливо заходили немецкие офицеры с дамами и без дам, а также озабоченные чем-то городские чиновники.

Анна стала за афишной тумбой, обдумывая, что делать дальше. Если Антонина уже вошла, то придётся всё-таки как-то проникнуть в театр и найти Зигфрида. Или придётся стоять на морозе больше двух часов, пока окончится спектакль и Зигфрид выйдет. Правда, может привязаться патруль, а с ней пистолет. Она не знает, зачем его взяла. Скорее всего, подсказало чувство слишком уж ощутимой опасности. Можно зайти в подъезд соседнего дома, чтобы избежать встречи с патрулём, но оттуда не видно театрального подъезда. А вдруг Антонина уведёт Зигфрида раньше? Ему действительно может показаться заманчивой мысль о новогоднем банкете, и он пойдёт сегодня, чтобы иметь возможность прийти через несколько дней. Но как знать, какие вопросы заготовил Фишер? Не схватит ли он Зигфрида уже сегодня? Нет, она ни за что не простит себе, если с Зигфридом что-нибудь случится. Сейчас под угрозой не только его жизнь, но и их общее дело.

Из подъезда выглянул Евгений Шкловский. Анна видела его раза два-три в городской управе и потому знала в лицо. Он остановился у входа без пальто, бравируя завидным здоровьем. Встречает, что ли, кого? И тут Анна увидела одетую в меха Антонину. «Она, конечно, ослепительно хороша», — подумала Анна совершенно без тени зависти. Шкловский сделал навстречу вдове два шага и, любезно изогнувшись, поцеловал ей руку. Антонина начала что-то говорить, и Шкловский, перестав улыбаться, поднял голову, отпуская ручку очаровательной фрау Иванько.

«Что она ему говорит? — подумала Анна. — Почему он вдруг стал серьёзным? А если что-нибудь о Зигфриде? Они тут все заодно!» Мысли, одна тревожнее другой, молниями носились в голове Анны. Рассуждать ей было некогда. Она ощущала только одно: Зигфриду грозит опасность!

Анна вышла из-за тумбы и скорым шагом направилась к Антонине. Пыталась припомнить, как Зигфрид учил её стрелять, но очень боялась, что промахнётся с такого расстояния. А больше всего боялась, что Антонина и Шкловский сейчас войдут в театр, где их уже не настигнешь. Анна пошла ещё быстрее и крикнула:

— Фрау Антонина!

Вдова профессора приостановилась у входа, пропуская двух офицеров, обернулась и удивилась:

— Аннушка?

Шкловский стоял за Антониной, дожидаясь её у двери.

Анна подошла к Антонине почти вплотную, пряча в рукаве пистолет, и, почти приставив его к груди Иванько, выстрелила два раза. Антонина, всё с тем же выражением изумления, не издав ни звука, рухнула у входа. На выстрелы из подъезда выскочили оба немецких офицера. Анна метнулась к тумбе, но офицеры настигли её в несколько прыжков. Она хотела выстрелить в себя, но то ли пули больше не было, то ли произошла осечка. Её схватили. Подбежал Шкловский, глянул на неё и, будто догадываясь о чём-то, произнёс: