В Иродовой Бездне. Книга 4
Шрифт:
«Землетрясение, землетрясение!» — подумал Лева. Через несколько секунд он у слышал страшные крики, удары в двери. Это заключенные, боясь быть погребенными под землей во время землетрясения, кричали, бились в двери, умоляя их выпустить.
Лева не поднялся с пола. У него даже не дрогнуло сердце, он был совершенно спокоен, в сознании непрерывно звучало: «Господь хранитель твой».
Еще подземные удары и еще… затем все стихло.
К вечеру его вызвали к начальнику тюрьмы.
— Ты, оказывается, храбрый! — сказал начальник. — Все стучали во время землетрясения, ломали двери,
— Я не храбрый, — сказал Лева, — но я верующий, и я верю Богу, что он Хранитель мой, и мне было совершенно спокойно.
— Но разве ты не думал, что могут рухнуть стены, задавить тебя насмерть?
— Совершенно не думал, — сказал просто Лева. — Я знал, что жизнь моя в руках Иисуса, и волос с головы моей без Его воли не упадет. Чего же мне бояться?
— Да, видно, ты крепкий верующий, — сказал начальник.
Глава 8. Искушение (В Самаркандской пересылке)
«…Ибо мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха».
«Посему да приступаем с дерзновением к престолу благодати, чтобы получить милость и обрести благодать для благовременной помощи».
К Евреям. Гл.5, ст. 15–16.
Обыкновенно заключенным, когда следствие заканчивается, дают расписаться в этом, и следователь делает свои выводы. Но тут в деле Левы, видимо, не было настоящего следствия, а просто местное МГБ занималось его делом, что называется, из любви к искусству. А возможно, и с целью дать кое-какой материал для Куйбышева о поведении Левы в Средней Азии.
Допросы сразу оборвались, Леву вызвали, передали конвою и после тщательного обыска вывели из здания МГБ.
Между прочим, нужно сказать, что, когда он находился во внутренней тюрьме, его каждый день тщательно обыскивали и все же не находили у него то, что он прятал для дела Божия.
(Скажем по секрету: деньги, которые Лева столь предусмотрительно и надежно прятал, предназначались им для вечери Господней, которую Лева надеялся иметь в новом месте своего заключения при встрече с верующими во Христа. Прошли десятки обысков, прежде чем Лева был осужден и прибыл в особый спецлагерь. Там-то наконец он и вскрыл свой тайник. На сохраненные таким образом деньги заключенные верующие приобретали через вахтеров вино и торжественно совершали вечерю Господню.)
Вели Леву быстро. Он понимал, что его ведут в Самаркандскую пересыльную тюрьму, чтобы этапом отправить его в Куйбышев.
— О, если бы родные узнали, где я, — молился он. Он горячо желал этого не потому, что надеялся получить передачу. Конечно, нахождение на скудном тюремном пайке сопровождалось непрерывным чувством голода: ведь действительно питание было очень скудное. Однако он думал вовсе не о питании, ему хотелось, чтобы не волновалась жена, чтобы она успокоилась и знала, что он жив и что с ним случилось нечто такое, что в те годы не так редко случалось с вовсе неповинными людьми.
И Леву заметили… Сестра из кружка молодежи в тот день дежурила и следила за тюрьмой, увидела, как его вели. Трудно выразить словами ту радость, которая охватила Леву при виде этой сестры и как она сама обрадовалась и поспешила всем сообщить, что Лева арестован и переводится в тюрьму.
В тюрьме Лева попал в большую камеру. Она была битком набита заключенными. Здесь были узбеки, татары, русские. Погода к этому времени стала уже жаркой, и в камере стояла жара. С заключенных непрерывно лил пот, от которого на полу было сыро; и хотя окна были совершенно без стекол, но воздух пропитан испарениями человеческого тела, газами, а главное — табачным угаром.
Лева уселся у одной из стенок. Как это бывает с новичками, к нему тут же подошли несколько человек и стали спрашивать, за что он попал, какая статья.
— Я не знаю, за что попал, — ответил Лева. — И статьи мне не предъявили. Единственно то, что я верующий в Христа человек, проповедую Евангелие и желаю, чтобы все люди жили по Евангелию.
— Ого! — закричал один из арестантов, высокий, худощавый. — Ты, вероятно, баптистский поп?
— Нет, я попом, или пресвитером, или служителем культа никогда не был. Я, простой, рядовой член общины, верующий евангельский христианин-баптист, подчиняюсь всем порядкам в стране.
— А на военной службе служить не хочешь? — спросил один низенький, сидевший около Левы. — Я знаю, баптисты не служат в армии.
— Нет, я служил в армии и даже был на фронте в действующей Советской Армии.
— Но, может, тогда ты еще политикой занимаешься? — спросил высокий, попавший за решетку, как потом Лева узнал, за спекуляцию в магазине, которым он заведовал.
— Политикой никогда не занимался, — сказал Лева. — Я был студентом 3-го курса мединститута, отличник, марксизм-ленинизм, диалектический материализм изучал добросовестно и сдавал так, как преподают.
— Так почему ты безбожником не стал? — спросил один узбек, прислушивающийся к разговору.
— А так вот, — спокойно сказал Лева. — Человеческие знания относительны, и если материализм отрицает Бога, то это не значит, что Его нет. Людям свойственно открывать одни истины и часто ошибаться в других. Если, однако, мы не имеем единства в понимании некоторых вопросов, то стремление к миру, благосостоянию, добру — оно сближает и дает возможность трудиться вместе.
— А скажите нам, как вы думаете, почему же все-таки вас арестовали? — спросил Леву сидящий рядом с ним.
— Я полагаю только одно: можно провести полную аналогию между старым, дореволюционным, и новым. Как тогда дореволюционные представители господствующей идеологии — православные священники и миссионеры, сознавая, что он духовно или идейно были бессильны бороться с последователями Евангелия, сектантами, и, как следствие этого бессилия, прибегали к содействию властей и через них арестовывали и ссылали сектантов как врагов, так и теперь. Люди, отрицающие существование Бога, видят свое полное бессилие «перевоспитать» нас, поэтому и прибегают к административным мерам, арестовывая и ложно обвиняя нас в антисоветской пропаганде. Этим путем они надеются изолировать нас от народа и парализовать нашу духовную работу.