Шрифт:
Давид Шраер-Петров
В Камышах
В Камышах фантелла
Славненькая у нас подобралась компаньица: Лиловый, Челюсть, Смычок, Скалапендра и я - Рогуля (или Рыгуля) смотря по обстоятельствам.
В Камыши мы сползаемся ежегодно в конце лета и держимся друг друга до времени зятяжных дождей. Потом рассеиваемся по Великому Пространству до будущего сезона. Откуда кто из нас появлялся, никто никому не рассказывает. Не принято. Да и небезопасно. Принято в нашем сообществе предаваться воспоминаниям давностью лет в пять, не меньше. "Когда гуано минерализуется," пояснил когда-то Челюсть. Мы согласились с этим. Почему мы сползаемся каждый год и непременно в Камыши? Не в карстовую пещеру. Не в соляную яму. Не в катакомбы. Не к благословенным жирным лиманам. В Камыши. На побережье Чухонии. Под августовское северное небо. И толчeмся здесь, пока голубой и высокий шар неба не потускнеет и опадeт, оцарапанный бродячим котом неизбежности. Мы наслаждаемся превращением красоты лета в уродливость осени.
Подальше от Камышей на жeлтом песке греются пляжники. Лижут айскремы. Лупят друг друга мячами. Смывают в Чухонском заливе пот и лень. Мы никогда не ходим к ним. И никого к себе не подпускаем. Об этом года три назад позаботилась Скалапендра. До сих пор слышу поросячий визг чернохвостой толстухи, из пляжников. И вой скорой помощи. И чeткая зона отчуждения, образовавшаяся вокруг Камышей с тех пор. Когда мы сползаемся, сходимся, сбегаемся по утрам в Камыши из наших ночлежек, пляжники eжатся и закутываются в полосатые полотенца и цветастые халаты. Только бы не попадаться нам на глаза.
Один Замок, белеющий на Холме, не даeт нам покоя. Мы сидим в Камышах. Толкуем о том, о сeм. Чаще о легендах давней-давности. Иногда шмыгаем влажной тропинкой к воде. И не смотрим на Пляж. Замок висит над нами и пляжниками, как камень, как белая громадная скала, готовая сорваться с Холма. У нас вражда с Замком. Мы ненавидим Замок. Пляжники - боятся. В Замке презирают нас и пляжников. Хотя и в презрении есть свои оттенки. Мы кажемся обитателям Замка мерзкими и бесполезными. Пляжники - ничтожными и терпимыми.
Наша компаньица образовалась лет девять-двенадцать назад. Трудно назвать другое сообщество, состоящее из столь несходных персонажей. Скажем, Скалапендра. Так и знал, что начну с неe. Что ни говори, давняя привязанность. Роковая. Отравленная ядом любви. И всe же, наступлю на горло. Пересилю себя. Отложу описание Скалапендры до поры, до времени. Начну с Лилового. Сначала портрет. Словесный портрет. Жалкое подобие истины. Лиловый появляется в Камышах первым. Первым достигает Чухонска. Захватывает самый отдалeнный и дешeвый подвал, называемый им игриво "бельэтаж". Особенно нежно выходит у Лилового "бель". Выпевается грязными губами. Четыре эротические буквы Б-Е-Л-Ь. Впрочем и Ж. Выпевается: Б-Е-Л-Ь-Э-Т-А-Ж. На что Челюсть сплeвывает бывало: "Жеманная жопа!" Отвлeкся, Лиловый славится разветвлением венозной сети. Кажется, он дышит кожей. Как лягушка. Лиловая, человекообразная. Лиловый не только дышит. Он питается кожей. Впитывает лиловыми капиллярами запахи. Кулинарии и сортиры остались в Чухонске со времeн... С тех времeн. В великом множестве. "Деньги к деньгам," любит повторять Челюсть. Ещe до образования нашего сообщества, нашей компаньицы, нашего камышeвого братства, Лиловый (бывший тогда просто бесцветным) выпил бутылку палитуры. Его откачали в реанимации. Но кожа осталась выкрашенной навсегда. Во время переписи жителей Великого Пространства не знали, куда его отнести. К нам он прибился пять лет назад, перекочевав в Европу с Дальнего Востока. Из под Читы, где вечерами Лиловый кормился вокруг биллиардных столов. В Чите - знаменитая биллиардная. Шар за борта вылетит - Лиловый подаст. Мелок раскрошится - из кармана новенький достанет. Пустая бутылка громыхнeт - за пазуху припрячет. Лилового жалели. Мать родная ему была неизвестна. Сам-то он обнаружился замотанным в тряпьe на крыльце барака. Году в 37-м. Почему он выбрал Чухонск? Зачем прибился к нам? А мы - почему? Зачем? Лиловый пришeл сюда за Смычком. Лиловый - за Смычком. Смычок - за Челюстью. Челюсть - за Скалапендрой. Скалапендру спас от Замка я. Рогуля или Рыгуля смотря по обстоятельствам. Выходит, никто не виноват. Один тянется за другим. Или за другой. А вы говорите: "Судьба!" И тут же статью подыскиваете. Не судьба и не статья. Влечение. Хемотаксис. Вроде магнитного поля. Лиловая стрелочка на Север. Смычок с Севера прилетел. Но сначала о Челюсти. Хотя надо бы о Скалапендре. Она - та самая шерше ля фам. Из-за которой. О, Пэн- Которая ещe и Скала. И Ля - в весeлые минуты. Все эти сокращения придумал Челюсть. О моей бывшей жене. Которую я спас. И не мог забыть. Болото. Гниение. Кулинарии. Сортиры. Подвалы. Испарения. Забыл. А еe не смог. И не прогнал. И другие не дали. Всe-таки ля-фам.
Биография Челюсти путанная. Маршруты цирка шапито. Переплетения лишайника. Траектория улья. Эпитеты Челюсти: Железная Челюсть (перегрызает), Золотая Челюсть (побеждает), Мощная Челюсть (приподнимает), Жуткая Челюсть (скрежещет), Киношная Челюсть (озвучивает мультяшки), Музыкальная Челюсть (выстукивает ритм). Отфокусничав с цирком одиннадцать месяцев в году, Челюсть отваливается и оказывается в Чухонске, в наших Камышах. Ночует Челюсть в Доме Рыбака, давая в дни заездов (пляжники, подверженные рыболовной страсти,) сеанс фокусов. После той истории между Пэн и Рогулей (то есть мной) из-за Замка, Челюсть ещe более воспылал к Скалапендре, но стал осторожнее. Повторял: "Лучше бояться, чем испугаться-" А мне всe равно. Я к ней охладел. Если бы не тайна, я бросил бы Камыши. Хотя, жалко этих хануриков. И еe. Пэн. Ля. Скалу. Жаль.
Дорого обойдeтся мне это увлечение архитектурой. Дьявольский Замок. Нет, не белая глыба. Корабль. Корабль, остановившийся в раздумье среди океана Камышей. Вру. Корабль, остановившийся в раздумье, перед выходом из гавани - владений, окружающих Замок. В океане Камышей. Занятно придумано. На всякий случай. Мало ли. Стоит, стоит и - пошeл- Через Камыши в Балтику. Такая архитектура. Таинственная.
И ещe Скалапендра.
Рыжеволосая, так что и ресницы из тeмного золота. Камышинки. И подмышками - золото. И всe остальное. Как львица. А глаза невинно-голубого цвета. Под чeрными бровями. Где у Пэн жало, не знаю. Но свидетельствую, что ядовита. Вот Челюсть прижален. И в Замке случилось. И я Рогуля. В этом случае Рогуля, это уж точно. У Скалапендры способность вводить разные дозы: приваживающую, ужасающую и смертельную. Ужасающую получила Чернохвостка с Пляжа. А смертельную... Ходят разные слухи. Трепаться опасно. "Когда гуано минерализуется," говаривал Челюсть.
Вы думаете, мы его Смычком из-за скрипки прозвали? Хотя, конечно, играл. Из хорошей семьи. Школа Соломона Каца. Нет, простите. Другая. Скрипачей. Откуда Буся Гольдштейн и Додя Ойстрах. Учился наш Смычок, как все вундеркинды с Дерибасовской. Но ему захотелось лeгкой жизни. Он придумал для своей пиликалки другое применение. Стоял на шухере. Пока грабили. Появлялась опасность - он играл другое. Бравурное. Вместо ночной серенады - "Танец огня". Или что-нибудь похлеще. В детской колонии Смычок приспособился. Со старшими парнями. Как его Лиловый разглядел? У них - лиловеньких своe чутьe. А Смычку всe до фени. У него идеи. Пока среди болот на Севере прохлаждался, идеи заимел. Лучше бы на скрипке играл. Хотя таскает за собой. Ежедневно со скрипочкой в Камыши заявляется. Ради Челюсти. Он у нас музыкально-одарeнный. Ради Челюсти разыгрывает всякие разные вариации. И камыши шуршат и покачиваются. И чайки покрикивают. И куличок вякает. В такт, в лад. Лиловый слeзы размазывает по венозным щекам. Посыпает песочек на коленки Смычка. Слушает. И мне приходится слушать всю эту тягомотину. Потому что Пэн вообразила себя нудисткой. И спиной к солнцу. А я на подхвате. "Рогуля!" зовeт Скала. И я должен изловчиться и накинуть покрывало. Быстро. Чтобы у Челюсти протез изо рта не вывалился. И музыка играла. И Лиловый песочком мастурбировал. "Рогуля!" зовeт Скалапендра, и я вскакиваю, как ужаленный, чтобы запеленать еe прелести. Только ноги остаются снаружи, устремлeнные в сторону Океана. Живот - пупком к солнцу. И губы вытянуты, чтобы впиться и дать языку ужалить. Одно мгновение. Не чаще, чем в раз в полчаса, вся компаньица приходит в возбуждение. Все успевают. Я - накинуть. Челюсть увидеть. Смычок - сопережить. Лиловый - возбудиться. И Ля Пэн на спине. Погружается в воспоминания. Замышляет. Пирамидки грудей. Треугольники подмышек и лобка. Трубочка губ.
Я устал. У каждого привычки. У меня обязанности.
Челюсть домысливает. Реконструирует. Смычок пускается в рассуждения. У Смычка идеи. Он обсуждает с Челюстью марсианские каналы. "Деточка, - мягко вставляет словцо Лиловый.
– Деточка, есть только один род каналов, волнующих воображение." И рисует на песке фаллосы. Это хобби Лилового. За что бит неоднократно. "Весьма занятно. Весьма," одобряет Челюсть новый вариант каналов, которые Смычок планирует прорыть в Камышах. "Обилие рыбы. Единственное, чем могут кормиться марсиане," заводится Смычок. "Вы хотите здесь в Чухонске повторить Одессу середины двадцатых?" оскаливается Челюсть. "Я слышал, что в Замке поговаривают о переменах," настаивает Смычок. "Дурак ты, Смычок, не выдерживаю я.
– Им отвалиться нужно. А ты: перемены!" Скалапендра не выносит этих научных споров. Терзают они еe. Нутро выворачивают. И за меня боится. "Потерять вас, Рыгуля, потерять всe дЛя," резюмирует Челюсть, выводя меня из круга. Круг среди Камышей - наше ежедневное место общения. "Не к чему было смешивать виски с шампанским. Ну же - Извергайтесь!"
Я и сам это понимаю. И тогда понимал. В Замке. Чeртова еe страсть к Архитектору. Ну кто он был? Исполнитель моих фантеллических идей. Когда вдохновение рождает эмцеквадрат. Никаких атомов. Реактивных топлив. Энергий солнца. Ну если моe диковинное свойство сродни звeздному, тогда? А эти хозяева Замка? Они пожелали. Пожелали согласиться со мной. Или пожелали плыть? Я точно не знаю, но ни в хозяевах Замка, ни в Архитекторе не было фантеллизма. А в Скалапендре? Вот она лежит на спине. Самая солнечная. Самая зловещая. Способная переходить. Кого винить? Архитектора?
Он умер. Подозревали Скалапендру. Допрашивали. Кончилось изгнанием из Замка. И отлучением меня. Хотя был приближен. Элитарен. Жена всe-таки. Я взял еe на поруки. Прошлые заслуги. Незапятнанность. А кто знает, что произошло между Пэн и Архитектором? Странная моя Ля. Скала. Единственное, что я понял - это еe свойство, родственное моему, ограничено Камышами. Как и моe - Великим Пространством. За пределами - мы обыкновенные пляжники. И никаких переходов. Фантеллизм словно смывается. У Скалапендры - вне Камышей. У меня - за пределами Великого Пространства. Она это знает. И я испытал в Гонолулу. Жрал, пил, таращился. И ни шевеления в темени. Где погреблeн третий глаз.