В катакомбах Одессы
Шрифт:
Молодцов продолжал шагать, устремив глаза куда-то в конец улицы. Но боковым зрением он следил за Екатериной Васиной. Солдат охраны подозрительно глянул на широкоплечего, обросшего арестанта, но ничего не сказал и баранки не тронул. Колонна арестованных повернула за угол, и женщина исчезла из поля зрения.
На улице было по-весеннему тепло. Деревья уже покрылись нежно-зеленой листвой, но солнце свободно просвечивало сквозь ветви акаций. Деревья еще не давали тени. Людям, шагавшим в колонне, было жарко. Они были одеты так, как захватили их зимой агенты сигуранцы: в тяжелых сапогах, в меховых шапках, в
Шагал здесь и Яков Гордиенко со своими дружками, тоже закованный в кандалы. Шел Яков в неизменной своей кубанке, в бушлате, и на груди его виднелась все та же морская тельняшка. Подросток держался ближе к Тамарам: он, как прежде, благоговел перед высокой и стройной молодой женщиной, теперь бледной и похудевшей, но все равно такой же красивой.
Арестованных подвели к тюрьме, ворота распахнулись, и низкие своды поглотили людей.
Владимир Молодцов не знал, кто уцелел, кто арестован из его организации, не знал до тех пор, пока не увидел своих людей во дворе следственной тюрьмы на улице Бебеля. Их собрали для фотосъемки. Бадаева поставили в центре. Да, это были его люди, хотя, к счастью, далеко не все. Значит, остальные борются!
Он отрицал все, даже свое имя. Он был Павлом Владимировичем Бадаевым и не отступился от этого. Его избивали, пытали, он стоял на своем.
Месяца через полтора после ареста Молодцову предъявили показания Бойко-Федоровича. Он уже знал, что предательство началось с этого человека с коршуньими глазами и острым, точно колун, кадыком. Через Межгурскую, Шестакову Бадаев постарался передать на волю своим: берегитесь предателя. Дошло ли? Яша Гордиенко тоже писал, называл предателя. Письмо тайком передал матери.
День ото дня все тревожней становилось на душе Молодцова, все сильнее напрягались его нервы, хотя внешне чекист оставался спокойным. Особенно на допросах. Борьба с оккупантами, начатая в подполье, продолжалась и после ареста — здесь, в тюрьме, в комнате следователя, на очных ставках.
Тюремные ночи тянутся долго, особенно в одиночках. И не понять почему так — может быть, из-за мертвой, какой-то пустой тишины. Только редко-редко щелкнет за железной дверью глазок, открываемый стражником, чтобы проверить: не собрался ли узник бежать или покончить с собой. Потом опять все затихает, и ждешь, мучительно долго ждешь, когда же, наконец, снова щелкнет глазок… А мысли текут, текут, и нет им конца до рассвета.
Прав ли он, что ушел в город, подвергнув себя такому риску? Он, руководитель подполья. И сам отвечал себе: да, прав! Он обязан был так поступить. Не мог же он оставаться безучастным к судьбе Самсона, не мог оставлять без ответа тревожные запросы Центра. Как же иначе?
Встреча с Олегом была первой и последней встречей в подполье. Как важно, что она состоялась! Только ради нее следовало идти в город.
Даже в мыслях он не хотел называть настоящего имени своего товарища. Теперь все зависит от того, удастся ли Олегу установить связи, которые ему передал Молодцов. И как же чертовски не повезло ему, чекисту Молодцову! Арестовали, когда все начинало так хорошо складываться. Даже связался со штабом партизанского движения Украины, в руках его сосредоточивались все нити, и вот — внезапный арест…
Молодцов лежал на жестких нарах, укрывшись ватным пальто, в котором его
Молодцов не раскаивался, что вышел из катакомб, нашел Самсона и вывел его из западни. Значит, риск был оправдан. Больше того, Гласова удалось связать с Олегом. Теперь Самсон, вероятно, уж действует на оперативном просторе… Попутного вам ветра, ребята!
На допросах Молодцов выдержал, а как остальные? Межгурскую на руках приносили с допроса, пытали Шестакову, избили Яшу… Эти тоже не сказали слова, но другие? Хватит ли у них силы выстоять?
Но напрасно чекист тревожился бессонными ночами в тюрьме. Люди выдержали, сохранили в себе духовную силу, которая только одна владела поколениями революционеров-подпольщиков, знавших, во имя чего ведут борьбу. Все, кто пережил то лихое время, запомнили и не забудут слова Бадаева: «Главное, ребята, не потерять веру в наше большое дело. Кто сохранит ее — выдержит».
Из центральной тюрьмы группу Бадаева почему-то снова отправили в сигуранцу. Здесь новая тяжелая весть больно ударила Молодцова. Арестовали Екатерину Васину с дочкой. Об этом узнала Тамара Межгурская, ей даже удалось переправить Екатерине записку. Говорят, что дочь Васиных, возможно, освободят как несовершеннолетнюю.
И снова возникла надежда, мечта о побеге, она никогда не покидала узников-катакомбистов. А что, если через Зину, через дочку Екатерины Васиной, связаться с отрядом — пусть организуют налет на сигуранцу. Это возможно. Следует сделать так…
В голове рождались самые дерзкие планы.
А там, по другую сторону фронта, в Москве, в оперативном центре тоже рождались такие же дерзкие планы. Еще в начале событий, как только восстановилась неустойчивая связь с одесским подпольем, Григорий немедленно передал запрос:
«Сообщите, надежен ли курьер, который принес сведения о Кире. Уточните, под какой фамилией он арестован и находился под следствием. Есть ли возможность выручить Кира при конвоировании или при других обстоятельствах? Как произошел провал? Кто виноват в этом, кто руководитель группы, где произошел арест? Есть ли смысл и возможность поставить вопрос об обмене Кира на румынских военнопленных? Если возможно, успеем ли это сделать? Подумайте о возможности вооруженного налета на тюрьму, в которой сидят арестованные. Для подкрепления можем вызвать парашютную группу самоотверженных, смелых людей».
Планы, планы, планы… Они рождались в Москве и катакомбах, в тюремных камерах и в одиночках сигуранцы.
Ребята-комсомольцы, друзья Якова Гордиенко, тоже строили планы, что-то придумывали, потом отвергали и начинали сызнова. В тюрьме парни жили одним гнездом и сообща намеревались бежать.
Гриша Любарский долго ходил пришибленный, и товарищи с трудом вывели его из этого состояния. Ведь получилось, что Гриша будто бы стал соучастником Бойко-Федоровича. Да, да! Гриша сам так и считал, терзаясь тем, что случилось. Он убил Борового по приказу предателя. Разве он сам, Григорий Любарский, не предатель после этого?!