В катакомбах Одессы
Шрифт:
С этого апрельского победного утра и затерялся след пограничника на дорогах войны. И вот спустя много лет, наслышанный о Белозерове, я захотел хоть что-нибудь узнать о судьбе пограничника.
В знойный день я упорно бродил по Фоминой Балке в поисках семьи Белозеровых. Долгие расспросы привели, наконец, к домику на краю села, скрытому со стороны улицы невысоким, в рост человека, каменным забором с двумя акациями, застывшими в южном июльском зное. Калитка вела в крохотный дворик, отгороженный жердинами от сада. Женщина в домотканой юбке белила хату. На ее загорелом лице, на босых ногах, на косынке и в волосах брызгами молока выступили засохшие известковые капли. Женщина, загородив
— Гарпина, слышь, тут Белозеровых спрашивают! — крикнула она кому-то певучим голосом. Потом ко мне: — Верно, жили здесь Белозеровы, только давно. Отца их, говорили, фашисты повесили, а мать с дочкой уехали вскорости после войны. Мы тогда у них дом и купили.
Из сада вышла Гарпина. Присела на скамейку. Слушала наш разговор, обмахивалась косынкой от зноя, потом сказала:
— Ты бы человека молоком угостила, жара-то какая…
Женщина, что белила хату, смутилась, всплеснула руками и ушла на погребицу. Вынесла граненый стакан и крынку, сразу запотевшую на жаре. Женщины угощали ледяным молоком и рассказывали обо всем, что знали.
…Отца повесили за то, что помогал партизанам. А сын у них был, скрывался в катакомбах, рвал поезда на железной дороге. Как его звали, женщины позабыли… Вечером со степи приедут мужчины, они, может, вспомнят.
Я назвал имя пограничника: Анатолий.
— Может, и Анатолий… Красивый такой, высокий, кудри черные. После войны приезжал сюда, заходил. Военный, из пограничников. На груди орденов, медалей прямо ужас сколько…
Женщины стали вспоминать по семейным приметам, когда это было. Решили: в сорок шестом, в тот год, как Гарпина выходила замуж.
— Вошел он, как вы вот сейчас, остановился среди двора, снял зеленую фуражку, стоит и думает, может, вспоминает что. Потом только уж в хату зашел.
Мы его как родного приняли, как же иначе. Заночевал он у нас, а утром уехал. Говорил, что родных ищет. Про отца-то мы ему и сказали. Рассказывал еще, что невеста у него была в Одессе — партизанка из катакомб, Тамарой звали. Тоже думал, может быть, встретит, а оказалось — погибла. Расстреляли ее… Рассказывает, а глаза у самого горячие, как в лихорадке.
Женщина вздохнула, вытерла с лица пот, смахнула и набежавшую слезу. Ее до сих пор волновала, трогала судьба незнакомого ей пограничника.
— Вот ведь как на свете бывает, — задумчиво сказала она, — искал невесту, нашел могилу… А ведь все из-за нас, чтобы мы жили спокойно… Хоть бы теперь войны не было.
ТОВАРИЩ ГРИГОРИЙ
Когда эта книга была написана, я поехал на улицу Дзержинского к работнику Комитета государственной безопасности, чтобы уточнить некоторые факты, посоветоваться, поговорить еще раз об «Операции «Форт».
Я вошел в кабинет, окнами выходивший на площадь, где в бронзовой долгополой шинели стоит на постаменте Дзержинский. Из-за стола поднялся пожилой человек с седой головой и гладко выбритым худощавым лицом. Мы встречались с ним и раньше. В «Операции «Форт» он выступал под именем Григорий…
Меня интересовало отношение противника к одесскому подполью в годы войны. Товарищ Григорий иронически усмехнулся, молча поднялся из-за стола и взял с полки книжного шкафа толстую книгу.
— Я прочту вам, — сказал он, перелистывая страницы, — как военные круги фашистской Германии оценивали нашу работу уже спустя много лет после освобождения Одессы. Они до сих пор не могут избавиться от испуга. Вот что пишет немецкий разведчик генерал-лейтенант Курт Типпельскирх.
Товарищ Григорий прочитал:
«Девятого апреля последние немецкие части организованно оставили Одессу, основательно разрушив все важные в военном отношении сооружения. Город в течение двух лет оккупации, осуществлявшейся главным образом румынами, превратился в цитадель партизанского движения. Оставляя осенью 1941 года Одессу, русские создали в городе надежное, преисполненное величайшего фанатизма партизанское ядро. Партизаны обосновались в катакомбах, разветвленная сеть которых — общей длиной около 100 километров — не имеет себе равных в Европе. Это была настоящая подземная крепость с расположенными под землей штабами, укрытиями, тыловыми учреждениями всех видов, вплоть до собственной пекарни и типографии, в которой печатались листовки. Оружие покупали у немецких солдат. Партизаны совершали ночные нападения на отдельных солдат и плохо охраняемые военные объекты, а также терроризировали часть населения, сотрудничавшую с оккупационными властями. Кроме того, велась активная разведывательная работа. Бунтовщики, годами жившие под землей без света и солнца, в своем славянском фанатизме добровольно обрекали себя на тяжелые физические страдания от туберкулеза и потери зрения.
Когда русские войска десятого апреля вступили в город, сильно пострадавший со времени осады 1941 года, он был разрушен на семьдесят пять процентов. Из десяти тысяч советских партизан, вышедших навстречу своим войскам, свыше половины были оснащены оружием немецкого и румынского производства».
Товарищ Григорий, улыбнувшись, захлопнул книгу, принадлежавшую перу Типпельскирха.
— По поводу разрушений Типпельскирх здесь сильно преувеличил. Мы не позволили противнику разрушить город перед уходом, но дело не в этом. Как здесь не вспомнить Ивана Гавриловича Гаркушу, — сказал он, — который так напугал румынскую сигуранцу своими рассказами! Как видите, германские военные авторитеты до сих пор считают, что в катакомбах действительно было не меньше десяти тысяч партизан и разведчиков.
— А на самом деле?
— На самом деле гораздо меньше. Вспомните, в бадаевском отряде насчитывалось около сорока человек, против них румыны бросали временами до шестнадцати тысяч солдат. Получается — один к четыремстам…
Меня интересовала судьба подпольщиков, и я спросил об этом товарища Григория.
— Вас, вероятно, прежде всего интересует и судьба Гласова? Час назад он сидел здесь, на вашем месте… Да, не удивляйтесь! Теперь он на пенсии, несколько лет назад получил тяжелый инфаркт — переработал. Благодаря Молодцову Николай Гласов выбрался из Дальницких катакомб, его переправили туда, где он должен был работать. О нем ходили легенды. Когда-нибудь о Гласове тоже можно будет написать повесть. Но пока, пока могу только сказать, что он жив и не совсем здоров.
В беседе мы снова возвратились к чекистским делам в оккупированной врагом Одессе. Я спросил:
— В деле довольно глухо упоминается совместная румыно-германская операция «Пламя» — уничтожение Одессы. Как удалось предотвратить «Пламя» и сохранить город?
— Если вы помните, — ответил товарищ Григорий, — на первых страницах дела «Операция «Форт» есть короткая шифрограмма Киру — Владимиру Молодцову. На него возложили более широкие обязанности, чем намечалось раньше, — он должен был оказать помощь Самсону и руководить закрытой или молчащей сетью. Вот отсюда все и идет… Пока мы вели игру с румынской и немецкой разведками, пока отвлекали внимание противника переговорами по радио, будто бы принимая за чистую монету фальшивки Шиндлера, наши люди тем временем работали. Это было продолжение «Операции «Форт», которую возглавил Владимир Молодцов.