В когтях у сказки
Шрифт:
Начнем! «От страсти раздирая на груди шелковую рубашку, купленную в Париже на Эйфелевой башне, распространяя аромат роскошных французских духов, он подошел ко мне, длинноногой стройной блондинке восемнадцати лет, безо всяких признаков целлюлита, изнемогавшей от страсти на шкуре белого медведя, расстеленной у горящего камина, возле которого стояли бутылка шампанского, ваза с букетом из ста роз и лежала коробка шоколадных конфет».
Я перечитала написанное. Гламура теперь через край, но необходимо править текст. Из-за слов «шкура белого медведя» меня обвинят защитники животных: «Виолова призывает
Я зевнула. Ладно, попробуем еще раз. «От страсти раздирая на груди шелковую рубашку, купленную в Париже…» Эй, эй, помни про отечественного производителя. «От страсти раздирая на груди шелковую рубашку, купленную в бутике…» Нет! Мои читатели простые люди, им бы от аванса до получки дотянуть, какие еще бутики.
Минут через пять я снова перечитала начало повести. «От страсти раздирая на груди рубашку, купленную в магазине «Все за пятьдесят рублей», и благоухая одеколоном «Петя и три медведя», он подошел ко мне, длинноногой блондинке семнадцати лет без признаков целлюлита, лежащей на пледе, который связала мне в подарок любимая бабушка, расстеленном на кухне, где стояли бутылка лимонада «Мальвина» и тарелка с нарезкой докторской колбасы, произведенной на ферме в деревне Уборы». Что ж, неплохо, все правильно. Только название села надо убрать, а то меня обвинят в продакт-плейсменте, газеты напишут, что фермер заплатил Виоловой десять миллионов долларов за рекламу его предприятия.
За спиной раздался выстрел. Я подпрыгнула на стуле и живо юркнула под стол.
– Простите, пожалуйста, – заныл женский голос, – не хотела вас напугать.
Я осторожно высунулась из укрытия и увидела горничную Галину, державшую в руках стопку полотенец.
– Извините меня, – бубнила она, – я колотила в дверь, колотила, никто не открыл. Подумала, что вы купаться ушли, хотела вам свеженькие повесить. Ой, как неудобно получилось! Вы аж под стол залезли от страха.
– Не слышала стука, – прокряхтела я, выбираясь из-под стола. – И, кстати, я ничего не боюсь, просто уронила ручку и полезла ее достать. А кто стрелял?
– К нам с оружием нельзя, – сообщила Галина, – вам показалось. Может, это в телевизоре?
– Он выключен, – заметила я. – Был такой резкий короткий звук – бах!
– Не слышала, – удивилась тетка. – Возможно, с улицы донеслось. Все-все, я ухожу, прошу у вас прощения за свое вторжение. Приду позднее.
– Положите полотенца куда надо, – сказала я.
– Правда? Можно? – обрадовалась Галина. – Спасибо вам невероятнейшее!
Горничная поспешила в санузел, а я опять села к столу.
Но не успела ничего написать, потому что вновь услышала резкий звук. На сей раз это был звон. Я встала и пошла в ванную, почувствовала резкий запах моих любимых духов, затем услышала тихий плач и лепет:
– Господи, что теперь будет? Боженька, спаси!
– Галина, вы в порядке? – спросила я, заглядывая в просторное помещение с громадной джакузи. – О! Мои духи!
Горничная упала на колени и ткнулась головой в пол.
– Не губите меня, случайно разбила флакон, не заметила его на умывальнике.
Я бросилась поднимать ее.
– Встаньте немедленно!
Но Галина вцепилась руками в ножку консоли, на которой лежали махровые полотенца.
– Нет, буду так стоять, пока прощения не вымолю. Христа ради, не жалуйтесь хозяйке! У меня дочка больная, мужа нет, родителей тоже, одна на своих плечах девочку-инвалида тяну. В Тамбовске работу не найти, мне несказанно повезло, что я к Марине Ивановне устроилась. Уволит она меня – подохнем обе с голоду, лекарства для Вари дорогие, она без них не жилица.
Я присела около горничной на корточки.
– Что случилось? Почему вы в истерику впали?
Галина оторвала голову от пола, выпрямилась и шмыгнула носом.
– Неужто не понимаете?
– Нет, – честно ответила я.
– Духи ваши грохнула, – простонала прислуга.
– Соберите аккуратно осколки флакона, – попросила я. – Не хочу пораниться, когда встану босиком на плитку. И впредь будьте внимательней. Вот и все.
– Не сообщите Лавровой о моем проступке? – прошептала Галина.
– Зачем? – удивилась я. – Пузырек разбился, от кляузы он целым не станет. В некотором роде я сама виновата – не следовало оставлять флакон на рукомойнике, надо было убрать в шкафчик.
– Парфюм дорогой, – прошептала горничная.
– Наверное, – пожала я плечами. – Точную цену не знаю, мне его Степан презентовал.
Галина схватилась за голову.
– Ой, ой, ой! Я раскокала подарок вашего мужа, нет мне прощения!
– Успокойтесь, – попросила я, – Дмитриев просто мой приятель. Происшествие пустяковое, давайте его забудем. Спасибо за полотенца, сделайте одолжение, займитесь своими делами. Мне тоже пора за работу.
Горничная принялась шмыгать носом.
– Я переживаю, мучаюсь из-за своей неловкости, голова прям заболела.
Я выпрямилась.
– Уважаемая Галина, вы разбили мои духи, я не злюсь, не собираюсь жаловаться, но утешать вас у меня времени нет.
Горничная оперлась о раковину, начала подниматься, но ее пальцы соскользнули с белого фаянса. Чтобы не потерять равновесие, она замахала руками, задела мою открытую косметичку, стоящую на полке. Та свалилась на пол, из нее вылетели стеклянный дозатор с тональным кремом, палетка теней, жидкие румяна в пузырьке, пудренница, губная помада, тушь…
Галина закрыла лицо ладонями и зарыдала.
Я уставилась на пол. «О поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями».
– Мне конец! – зарыдала неловкая баба. – Лучше сразу из окна выброситься, тогда Варю в интернат возьмут, хоть покормят там раз в неделю. А если мать жива, ребенку нечего на помощь от государства рассчитывать, загнется от голода с безработной родительницей.
Я развернулась и пошла к выходу.
– Я прыгну из окна! – выкрикнула Галя.
– Перед тем, как лишить себя жизни, уберите в ванной, – спокойно сказала я. – Аккуратно соберите осколки и вымойте пол, по которому размазана моя косметика…