В колыбели с голодной крысой
Шрифт:
– Не повышай голос!
– Ладно, Бен, – сказал Джерри и снова обратился ко мне:
– Пол, почему ты покрываешь этого парня, Килли? Мы знаем, что ты чист, почему бы тебе не проявить благоразумие и не сказать правду?
– Я не знаю, какую правду вам надо, – сказал я. Моя щека ныла, как от зубной боли.
– Правда бывает только одна, Пол, не так ли?
– Я всегда думал именно так.
– Ну хорошо. Ты же не хочешь обвинить миссис Гамильтон во лжи, не так ли?
– Я вынужден это сделать.
– Нет. Послушай, не надо нарываться на неприятности. Ты объяснил, что именно имел в виду Килли, я верю этому, но зачем все другое вранье? Килли сказал то же, что нам сказала и миссис Гамильтон, но она просто не правильно поняла его слова, только и всего. Разве это невозможно?
– Мы не врывались в ее дом силой.
– Я не об этом говорю, Пол. Я говорю о том, что было сказано. То, что я тебе процитировал. Так это было на самом деле или нет?
– Нет, не правильно.
– Хорошо, подожди секунду. – Он снова продел мне цитату и сказал:
– Разве не это говорил Килли? Может быть, не слово в слово, но, во всяком случае, очень близко к этому.
– Да или нет, – раздался угрожающий голос. Я беспомощно развел руками, но они ждали.
– Да, – сказал я.
– Ну, хорошо, – сказал Джерри. – Я рад, что ты наконец признал это, Пол. Рад, что ты начинаешь внушать доверие. И конечно же ты не хотел называть миссис Гамильтон лгуньей.
– Но она и есть лгунья.
– Ну, Пол, ты опять за свое. Ты только что признал...
– Мы не врывались силой в ее дом! Пощечина.
– Не прерывать! – Еще пощечина. – И не повышать голос!
– Ах ты, сукин сын... – Я вскочил со стула, размахнулся изо всех сил, метя в маячившую рядом со мной физиономию, но, естественно, промахнулся. Зато ответный и точно рассчитанный удар пришелся мне в живот, чуть ниже пояса. Я сложился пополам, было трудно дышать, кровь хлынула мне в голову, и кто-то толкнул меня обратно на стул. Я продолжал держаться за живот, отчаянно ловя воздух открытым ртом.
– Теперь, Пол, ты не будешь пытаться ударить офицера, не так ли? – спросил Джерри.
Но я снова попытался, хотя все еще не мог перевести дух, и на сей раз я целил в Джерри. Однако прежде чем я успел подняться, меня снова усадили на стул, а затем у меня за спиной с шумом открылась дверь и капитан Уиллик закричал:
– Что, черт подери, здесь происходит? Непривычно смущенным тоном Джерри забормотал:
– Он стал ужасно недисциплинированным, капитан.
– Мне кажется, я велел вернуть ему очки?
– Да, сэр.
Мне тотчас же сунули в руку очки, но я не пытался их надеть. Воздух постепенно проникал мне в легкие, причиняя при этом такую жгучую боль, что я того и гляди мог расплакаться, поэтому я глубоко презирал себя... за слабость.
– Вам, парни, должно быть стыдно за себя, – изрек капитан Уиллик. – Убирайтесь к черту отсюда и оставьте парня в покое.
– Да, сэр.
Послышалось шарканье ног, затем настала удивительная тишина, и, когда дверь снова закрылась, я понял, что мы остались с капитаном Уилликом одни.
Он обошел стол и сел за него, говоря:
– Надень очки, сынок. – Его голос звучал ласково и сочувственно.
И у меня вдруг потекли слезы, жгучие, соленые слезы от бессильной злобы и унижения. Я наклонил голову, закрыл лицо руками и топнул ногою об пол, пытаясь остановить слезы. Но тщетно, они лились безудержным потоком.
Уиллик по-отцовски погладил меня по голове и сказал:
– Успокойся, сынок, все не так уж плохо. Я резко отдернул голову от его руки и, по-прежнему заливаясь слезами, заорал:
– Уберите от меня свои руки! Вы думаете, я слабоумный, думаете, я не понимаю, что вы делаете? Злой и добрый, злой и добрый, думаете, я этого не знаю? Сначала меня избивают, и, если это не помогает, появляетесь вы и изображаете отца исповедника. Неужели вы не понимаете, я же знаю, что вы все это время стояли под дверью и подслушивали!
– Мне очень жаль, сынок, если у тебя сложилось такое мнение обо мне.
– Вы лицемер. Лицемер, лицемер, лицемер!
– Ну давай успокаивайся, слышишь меня?
– Лицемер, лицемер, лицемер, лице... И я снова получил пощечину.
Тогда я замолчал и постарался взять себя в руки. Я вытер лицо и надел очки.
– Хорошо, значит, будет злой и злой. Когда у вас устанет рука, они придут вам на смену. Катитесь вы все в ад!
– Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Мы все можем покатиться в ад. Но по пути туда, парень, мы собираемся превратить твою жизнь в ад. Положение серьезное, и если ты думаешь, что твои сопляцкие шутки и...
– Что за серьезное положение? Если вы все тут считаете, что у вас есть основания для всей этой чертовщины, то почему вы не скажете об этом открыто и не прекратите обращаться со мной как с дублером Хэмфри Богарта?
Он замолчал и, брезгливо сморщив губы, смотрел на меня из-под нахмуренных бровей. Затем кивнул:
– Хорошо, парень. Я скажу прямо, без обиняков. Вы с Килли приезжаете в наш город, в этот мирный и красивый город, где никто не сделал вам ничего плохого. Вы же являетесь в дом к миссис Гамильтон и начинаете ей угрожать, а спустя четыре часа после этого мистера Гамильтона убивают на автомобильной стоянке у одного из корпусов обувной компании. Ну а теперь что ты об этом думаешь?
Глава 7
Думаю? Я не мог думать. Я мог только в оцепенении взирать на Уиллика в этот напряженный момент между вспышкой молнии и ударом грома.
Застрелен. Слово отдавалось эхом в моем мозгу. Застрелен. Застрелен. Застрелензастрелензастрелен...
Если достаточно долго повторять слово, оно потеряет всякий смысл. Я однажды произнес про себя “пианино”, а затем все повторял это слово до тех пор, пока правило не сработало. Был предмет, большой музыкальный инструмент, и был этот ряд звуков, пианино, и вот они перестали быть вместе. Это длилось всего несколько минут, я уже почти поверил, что пианино – это придуманное мною несуществующее слово, а для названия музыкального инструмента существует какое-то другое.